Ливонское зерцало

Тут Дементий к ним с мыслью одной и подошёл, с позволения Висковатого обратился он к Иоанну, к уху государеву потянулся (высок царь, низки подданные его) и стал нашёптывать что-то. Каждое слово подьячего слышал и дьяк, и с жадностью ловил отдельные слова Смаллан, понимал, что решается его судьба, да плохо знал он по-русски, не понял из сказанного ничего. Заплечный мастер недалеко стоял, много слышал, но, безъязыкий, никому об услышанном не смог бы сказать. Мы слышали несколько слов. Нам придётся читателю поведать, а уж он как-нибудь обрывки свяжет, что-нибудь да поймёт.

Дементий, хитрый подьячий, нашёптывал:

— Есть человек один... сходство... не сразу я и понял, вижу только... и даже имя почти то же — Николай... а если попробовать?.. поменять татя на честного, отраву — на целительное зелье, злодея — на праведника... разумный он... справится...

Иоанн с Висковатым переглянулись, царь посмотрел на Дементия с одобрением, кивнул:

— Делай, как говоришь. Ты сам и делай. Потом — с тебя спрос.

Глава 2 Люди государевы у ворот, жди перемен

о Пскове на подворье у Репниных был с утра переполох. Сенные девушки, прачки и кухарки, накинув в спешке сарафаны, выбегали из горенок; слуги, работники — те в исподнем, нечёсаные — выглядывали со складов и конюшен. Домочадцы у Репниных всегда рано встают, а тут, едва развиднелось, и уж гости нежданные их стуком будили, властно и громко ударяли в ворота; кто-то снаружи хриплым голосом кричал:

— Открывай, Репнин! К тебе добрые люди государевы, — и стучали нетерпеливо, и толкали створы ворот.

Дмитрий Иванович Репнин, разбуженный суматохой, сидел в постели, надевал впотьмах шёлковую горничную рубаху, да всё не попадал в рукав, с тревогой поглядывал на иконы в красном углу, освещённые лампадкой:

— Добрые люди так в ворота не стучат...

Выглядывала прислуга из хором в окна; да не видали ничего за высокими воротами.

И на соседних подворьях уж был переполох. Тоже в окна смотрели хозяева и чадь. И видели на узкой улице перед воротами Репниных троих всадников на горячих злых конях. Нарядные всадники, в чугах[7] из тонкого сукна и бархата. По груди и по спине на тех чугах были вышиты золотою нитью звёзды и полумесяцы. В свете алеющей зари звёзды и полумесяцы вспыхивали ярко.

Всадники на месте не стояли, гарцевали. Стучали в ворота кнутовищем:

— Отворяй ворота, Репнин! Спишь?.. — скалились друг другу в улыбках.

Видно, торопились государевы люди, даже ночью гнали коней. У тех крупы лоснились от пота, блестели морды.

Соседи украдкой выглядывали из окон, сочувствовали Репниным. Знали: когда вот так спозаранок приезжают, когда так зло в ворота стучат, когда глазами вдоль улицы посверкивают и скалятся — жди беды. Не подарки, не пряники из Москвы привезли, а недобрые вести. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы знать: во времена тяжёлые из Москвы редко привозят добрые вести. Думали-гадали: за кем государевы люди приехали? за старшим Репниным или за младшим? где старший не угодил, или где опять наозоровал младший, горячая кровь, — на сей раз так наозоровал, что даже до государя дошла молва?.. За косяками прятались соседи, шептались: государь нынче зол, всюду ищет измены; и находит; было — за тем приезжали, сказывали — того увезли, и уж живыми ни тот, ни другой не вернулись, расстались, видать, с головами.

Крестились: заступись Богородица!..

Наконец распахнулись ворота, и всадники въехали во двор. Дмитрий Репнин встречал их на высоком крыльце. За ним из хором вышел сын — Николай. А там и другие домашние выглядывали. Расторопные слуги уже несли меды, сбитни и квас, протягивали всадникам ковши:

— Добрые люди, попейте с дороги.

Дмитрий Репнин поглядывал хмуро, исподлобья, готовился к худшему, и перед этим худшим не желал достоинство ронять. А Николай... глаза его глядели будто весело, губы же — сомкнуты жёстко, словно каменные; не понять — может, насмехается, или радуется какой-то мысли, или за весёлыми глазами прячет тревогу; парень был не прост.

Старший из всадников принял ковш. За ним и другие утолили жажду.

Хороший знак. Оттого на сердце у Дмитрия немного отлегло; кабы приехали государевы люди руки вязать, меды-сбитни расплескали бы ногами, а слуг погнали бы плетьми прочь.

Вернув ковш, старший подъехал к самому крыльцу, назвался приказным рассыльным и имя назвал — Ярослав, молвил:

— Велено: Николая, сына Дмитриева, Репнина незамедлительно доставить в приказ.

Дмитрий Репнин глаз не отвёл, смотрел прямо, хотя скребли на сердце кошки: худшего он и предположить не мог, ибо в последние годы при государе с крутым нравом, о котором молва за тридевять земель ушла, — что в приказ было, что на дыбу — всё едино; но спросил:

— В какой приказ-то?

— Всё, что сказать велено, — сказано, — отрезал Ярослав.

Боясь за сына, Дмитрий Репнин плечи опустил, его взор погас.

Приказный рассыльный сжалился:

— Не бойся, отец, не по делам разбойным. В Посольский приказ... А сбитень у вас хорош, псковичи! Плесните ещё.

Сразу слуги набежали, опять с ковшами окружили государевых людей.