Ливиец

В последний миг я увидел лесную чащу с огромными деревьями – их стволы отливали золотом, а кроны из собранных в пучки синих игл плыли подобно облакам в прозрачном нефритовом небе. Под деревьями высился хрустальный купол, и из его распахнутых врат бежала ко мне девушка. Бежала, раскинув руки, точно хотела защитить меня от смерти.

Кельзанг… Родина Егора, где я никогда не бывал…

Переход к реальности был внезапным и резким. Стол из древесины вейлара, кувшин с вином, прозрачные бокалы и тарелки… Мы сидели друг напротив друга; я, сцепив челюсти, навалился грудью на столешницу, Егор, бледный, с черными дугами под глазами, вытирал со лба испарину.

– Прости, – пробормотал он, – прости… И спасибо, что ты разделил мою боль. Мой позор…

– Ты… остановил сердце? – с трудом выдохнул я.

– Да.

– Это надо было сделать раньше.

– Возможно. – Он помолчал. Краски жизни возвращались на его лицо. – Возможно, Ливиец. Но, видишь ли, так я никогда не уходил. Разная случалась смерть, но принимал я ее по собственной воле, и никогда – униженным и побежденным. Понимаешь?

Что тут было не понять? Наш мир отличается от прошлого не тем, что все свободны, сыты и довольны. Довольство, богатство и личная свобода воспринимаются теперь как непреложный факт, как имманентное правило жизни, а это меняет ее цель и смысл. Каждый из нас может владеть дворцом, усадьбой-бьоном на десяти мирах, любыми транспортными средствами, роскошной обстановкой, всем тем, что так ценили в прошлые века. Теперь это не значит ничего – меньше, чем ничего, если только не вспоминать о редкостных произведениях искусства. Императивы изменились, и в наше время главный капитал – личные достоинства и отношения между людьми. Высокая самооценка, гордость, честь, признание таланта и, как результат – слава и уважение. Даже власть, не в первобытном ее смысле, не власть над людьми, но лишь возможность влиять на события.

Мы, темпоральные странники, не можем забыть и отринуть все это. Погружаясь в прошлое и получая новое тело, мы несем с собой наш мир. Мы можем лицедействовать и убивать, подчинившись исторической неизбежности, но изменить свой модус вивенди не в силах.

Гордость Егора была уязвлена. Он не любил проигрывать, даже в мниможизни. Кельзанги все такие – быть может, оттого, что рост и сила не способствуют смирению. В нашем Койне мало уроженцев Кельзанга.

Мы поднялись. Бокалы и посуда на полированной крышке стола начали мерцать, растворяться, и в воздухе повеяло озоном. Мой друг распахнул мантию, дернул вниз нагрудник, и я увидел страшные шрамы между его ключицами.

– Как они были жестоки! Как жестоки! – задумчиво произнес он.

– Наши предки.

– Да, наши предки, ничего не поделаешь. Монстры проклятые!

На губах Егора мелькнула улыбка, и я с облегчением вздохнул.

07

В Петербург я вернулся ночью. Солнце давно закатилось, тихий город дремал под темным беззвездным небом, и только Невский, старинные набережные и мосты озаряли сполохи ярких огней. Со стрелки Васильевского острова и из садов за Петропавловской крепостью слышались звуки музыки, и над широким речным разливом кружили в воздухе танцоры.

– Он был там, – произнес Гинах, едва мы перешагнули порог кабинета. Мысли его оставались скрытыми, и я не понял, о ком речь.

– Кто и где?

– Принц, тот человек. Был на церемонии прощания.

Синева и упругость стали. Приоткрывшись, Гинах послал мне дополнительный образ: невысокий рыжеволосый мужчина с серыми глазами.

– Кажется, вы говорили, что он интересуется нашими занятиями? – спросил я. – Что же в этом странного? Прошлое у многих вызывает любопытство. Прошлое, наша необычная работа и мы сами… Легенды так притягательны!

– Не менее, чем легендарные герои, – буркнул Гинах.

В узкой длинной комнате, служившей ему кабинетом, была половинная сила тяжести, и мне казалось, что я вот-вот всплыву вверх, к белым закругленным потолочным сводам. Шел двадцать пятый час*, во тьме за окнами шумели кроны деревьев, журчала в гранитных берегах Фонтанка, перемигивались фонарики на мосту. Снег здесь не падал – весь исторический центр Петербурга был прикрыт силовыми экранами.

Поднявшись с кресла, Гинах прошелся к огромной печке, потом к окну. Длинные скользящие шаги – так ходят на Луне, Меркурии, Титане или в космических поселениях, в зонах пониженной гравитации. Комната была погружена в полумрак; слабо светились прозрачные панели столов и сиденья, повисшие в воздухе, тянули гибкие шеи конусы ви-проекторов, сияла мягким опалесцирующим светом голографическая стойка с картотекой, тысячи крохотных разноцветных клавиш, похожих на звезды, выстроенные по шеренгам и колоннам. Печь, покрытая расписными изразцами, похожая на маленький дворец, выглядела в этой обстановке анахронизмом.