Лютая зима (Преображение России - 9)

Чтобы обмануть австрийцев, Щербачев приказал передовым частям отойти от позиций противника на высоте 384 на тысячу шагов. Этот приказ не мог быть выполнен, потому что передовые части и без того откатились в конце боя и стояли уже несколько дальше, чем на тысячу шагов от австрийцев.

На подготовку к атаке дано было теперь два дня, и сосредоточенная молотьба снарядами проволочных полей началась.

- Ну наконец-то поумнели! - оживленно говорил Ковалевский под гром этой обдуманной канонады. - Теперь уж можно, кажется, надеяться, что мы прорвемся. И туркестанские стрелки - это все-таки кадровые части, а не бывшие ополченцы. Есть в этом кое-какая разница.

Однако трудно было убедить даже и легкомысленных австрийцев в том, что, тщательно пробивая проходы в проволоке на высоте 384, русские полки не готовятся к атаке этой именно высоты. На второй день предположенной подготовки, в обед, несмотря на державшийся туман, началась вдруг бешеная ответная канонада австрийцев.

Ковалевский с Добычиным, Шаповаловым и своим опальным адъютантом обедал в офицерской столовой, устроенной все в том же поместительном "господском доме", и говорил о Баснине:

- Я слышал, что он упорно продолжает всех убеждать, будто наша первая рота взяла триста семьдесят... Вот и поди, объясняй, что это такое. Клянется, что видел русские шинели на бруствере.

- А может быть, и были выставлены чучела из соломы в русских шинелях? сказал Добычин.

- Зачем маскарад такой?

- Чтобы ввести в заблуждение, разумеется.

- Одного только генерала Баснина?.. который, может быть, видел австрийцев на бруствере?..

- Мог быть такой оптический обман, - пробасил Ваня. - Он очень хотел увидеть русские шинели там, на горе, - и вот увидел.

- Есть на эту тему такой анекдот, - спрятав веселые глаза в припухшие веки, начал было Шаповалов, но анекдота этого не пришлось ему рассказать во время обеда: осколки разорвавшегося вблизи снаряда загремели по крыше дома, а когда от неожиданности все привстали, показалось, что колыхнулись стены от грохота нового взрыва, - задребезжали окна, и в конце полутемного коридора они увидели вдруг небо, когда выскочили из столовой: большой осколок пробил там, вверху под крышей, каменную стену.

- Однако явно в штаб полка бьют! - крикнул Ковалевский, выталкивая всех на улицу и выходя сам.

- Дом большой, заметный, белый, - объяснил Ваня, но Ковалевский недоверчиво повел головой.

- Не-ет, едва ли только поэтому. В деревне, должно быть, есть шпионы. Хотя могли рассказать об этом и наши, из пятой роты, которые сдались в первый день.

Один чемодан попал в полковой обоз и разбил несколько санитарных и патронных двуколок; в другом месте через зарядные ящики перекинуло артиллерийский передок... По деревне забегали в испуге бабы и дети.

- Прошу пана, цо то бендзе! - резко крикнул кто-то высоким, испуганным голосом сзади Ковалевского, и, оглянувшись, он увидел ту самую девчонку с ненавидящими глазами, которую уже видел однажды.

- Прячься скорее в погреб! - крикнул он ей.

Она отошла не сразу, она ждала, но он пошел к зарядным ящикам успокоить панику, которая поднялась было там среди солдат артиллерийского парка.

А минут через десять, когда снаряды начали рваться уже правее деревни, двое разведчиков привели к нему австрийского солдата, который на их глазах спускался, легко раненный в спину осколком, с чердака одной из халуп, развороченной снарядом; за ним в отдалении третий разведчик вел эту самую девчонку и ее мать, хозяйку халупы, на чердаке которой восемь дней скрывался австриец.

Суд Ковалевского был недолог: всю в слезах от испуга, все призывавшую в свидетели своей невиновности самого "пана Езуса" и воздевающую в мозглый, хотя негустой туман худые руки, уже немолодую, с растрепанными полуседыми косицами женщину он отпустил вместе с девчонкой чинить крышу на их халупе, эти крыши были дороже для полка самого неподкупного правосудия, - австрийца же отправил пока на перевязку, установив только, что он из той самой роты 20-го полка, стоявшей здесь до их прихода, и отложив допрос его до более свободных минут.

Надо было снова готовить свои свободные роты для развития успеха атаки теперь уже не Кадомского, почти уничтоженного полка, а свежих и бодрых и уверенных в этом успехе туркестанцев.

Но этот приказ о "развитии успеха" вскоре был заменен другим, совершенно противоположным, потому что любезный командир корпуса генерал Истопин обещал помочь упорному и воинственному командиру корпуса, генералу Флугу, новой атакой высоты 370.

Пришлось прибегнуть не только к телефону, даже к телеграфу, чтобы снова и снова доказывать, что лезть на проволоку, в которой не проделано проходов, это значило совершенно погубить полк.

Но ведь наступавшая ночь была ночью под Рождество, поэтому телеграф и телефон были забиты совсем неделовыми, горячими, и нежными, и сердечными поздравлениями из дальнего и ближнего тыла, как будто на фронте, где люди только и думают, что об атаках, есть время для поздравлений "с наступающим праздником".