Лютая зима (Преображение России - 9)

- Накажи меня бог, наш командир тоже начал с ума сходить, как и все мы, грешные. Как можно было додуматься до полевого суда при такой обстановочке? Никуда ни к черту все не годны, и даже очи заплющили, бо вже помирать зiбралысь, - их не судить, их лечить надо! В крайнем случае покормить хотя бы борщом горячим... Высушить, наконец, как портянки около печки, а он вдруг - полевой суд над ними. У меня у самого не меньше тридцати восьми градусов температура, а я должен тут дознание производить... нынче я у вас, завтра вы у меня, потому что завтра и у меня окажутся самострелы. В конце концов я хотя и юрист, но следователем никогда не был, а прокурором тем более. Я адвокат, и моя профессия защищать обвиняемых, а не под расстрел их вести...

- Вы это говорили Ковалевскому? - очень живо спросил Ливенцев.

- Что же ему говорить? Он не такой глупый человек, чтобы самых простых вещей не понимать без моих объяснений.

- Однако не понимает. Но вы ведь можете не исполнить заведомо глупого приказа, не так ли?

- Например, каким именно образом? - усиленно замигал леденеющими ресницами Кароли.

- Например, если бы вы получили приказ пройтись на руках по этому снегу, - вы бы, конечно...

- Счел бы такой приказ за глумление над собою, но это совсем в сравнение не идет.

- Не идет? Хорошо-с... А если бы вам приказали пойти или даже поехать в ксендзовых санках в тыл, разыскать там Баснина и убить его для пользы службы, - тогда вы что?

- Это опять не из той оперы! Стрелять в генералов называется террористическим актом, как известно... - криво усмехнулся Кароли.

- Ага! Этому есть особое название... А содействовать расстрелу, обосновывать юридически расстрел и без того полумертвых солдат, - это что такое? Этому есть название на языке юристов?

Кароли поморщился и даже как будто подмигнул не без лукавства:

- Да ведь если вы хотите знать - юридические основания к полевому суду у нашего командира очень шатки. Генерал Щербачев никому из командиров полков не передавал своих прав и привилегий на полевой суд, - это я знаю наверное. Такого приказа по седьмой армии не было. Так что Ковалевский действует тут довольно самодурственно... Знает он, конечно, что отвечать за каких-то там пятерых расстрелянных нижних чинов он не будет, но по-настоящему отвечать должен... Я этим вопросом интересовался как-то. В армии Брусилова, например, суд над "пальчиками" приказано откладывать до окончания войны, а их только подлечивать в ближайшем тылу - и на фронт. Это, конечно, гораздо расчетливее. Кроме тех пяти, у вас сколько еще самострелов?

- Пока только двадцать шесть. Больше не было ни одного случая.

- Вот видите! А почему не было?

- Я думаю, только потому, что на перевязочный пункт их не отправляли.

- Ну вот. Вот вам и средство под рукой. И на перевязочный не попали и руки болят! Ясно, что нет никакого смысла отстреливать пальцы... А может быть, узнали, что тех пятерых ждет расстрел?

- Хотя мне и приказано было сказать им об этом, но я не говорил. Я все-таки надеюсь, что командир одумается...

Однако Урфалов, тоже дотащившийся до десятой роты, сказал Ливенцеву в тот же день, что он назначен вместе с поручиком Дубягой в полевой суд над его пятью самострелами, а председателем суда - капитан Пигарев.

- И вы действительно будете судить их? - удивился Ливенцев.

- Ну, какой уж это суд, когда приговор, изволите видеть, уже составлен! Суд так, для блезиру.

- Меня сильно знобит, - передернул плечами Ливенцев. - Кароли говорил, что его тоже... А вы как?

- Я? За меня, видно, моя старуха молится, что я как-то терплю. Но вы вот что скажите: как я пойду на это самое заседание суда в штаб, за две версты, - этого уж я не знаю... Я не дойду, нет. Я ни за что не дойду. Я где-нибудь упаду дорогой... и кончусь.

Лицо Урфалова действительно было изжелта-синее и опавшее, как у мертвецов на третий день после смерти. Даже нос его показался Ливенцеву не так толст, как был он еще недавно в Коссуве.

Урфалов же, шмыгая этим своим новым носом, добавил порицающе:

- А Дубяга-то приказал ведь жечь свои землянки.

- Серьезно? - очень оживился Ливенцев. - Зачем?

- Дыма отсюда, от нас, не видно, - его ветром относит... Зачем? Да вот, изволите видеть, приказал воткнуть против ветра в снег бревна из накатов; получилась у него вроде стенка такая, а за стенкой из жердей развел он костер. Люди по очереди греться подходят, а в землянках даже и не сидят.

- Пальцев себе не отстреливают?

- Не было слышно насчет этого.

- Вот видите, какой выход еще оказался из нашего гнусного положения: сжечь все к черту, подождать, пока прогорит, а потом, конечно...

- Вот именно. А потом что? Опять строить снова-здорово?

- Лишнее, - махнул рукой Ливенцев.

- Как же так лишнее? Нам же еще здесь месяца два до марта, до грязи сидеть, а потом, изволите видеть, грязный сезон пересидеть надо, потому что насчет грязи мы уж теперь ученые, - вот и все три месяца выйдет сидеть.

- Сидеть-сидеть! А зачем? Сидеть, замерзать, - и ради удовольствия каких же это мерзавцев, хотел бы я знать?

И, вдруг схватив Урфалова за кисти его башлыка, Ливенцев неожиданно добавил: