ЛюГоль

Последнюю ночь перед своим рождением Ая провела в материном животе за городом, на бабушкиной даче, куда за свежим воздухом ее отец вывез супругу и, выполнив столь благородную миссию, накачался портвейном. Там, на древней довоенной софе его и оставила мама, почувствовав схватки и бесстрашно шагнув в кромешную темень августовских садов. До проезжей части на ощупь, перебирая колья заборов, предстояло преодолеть получасовой путь по извилистым гравийным дорожкам дачного товарищества. Аю уже манил огромный мир, она ворочалась и нещадно лупила пятками и кулаками мамины внутренности, но мамино состояние тревоги сигнализировало Ае об опасности ее катапультирования в тот момент. Ая слышала непривычную частоту ударов маминого сердца, ее мольбы и стоны, звучащие в Аиных ушах, как рокот волн. Ая чувствовала материны тяжелые, быстрые движения, и Аина прыть приостыла. Она отсрочила свое рождение на два часа и появилась перед затуманенным взором мамы в стерильных руках акушерки.

Отца сия новость настигла к вечеру. Весь двор родильного дома слушал его возгласы, начиненные извинениями рыцаря и плаксивой радостью алкоголика. Мама не подходила к окну, а он слал букет за букетом, которые срывал на клумбах, что-то кричал, пел, к восторгу десятков других мамочек, чьи мужья удостоили их более скромными дифирамбами.

– Вот это любовь!

– Гляньте, он всю ее палату цветами завалил!

– А говорит-то как! Заслушаешься! А симпатичный какой! Знаете, на этого белобрысого парня из американских фильмов похож. Как же его? Рэдфорд, что ли? А она даже не глянет, дура. Такого уведут – глазом моргнуть не успеет. Ишь подвиг совершила – родила, теперь гордая вдруг стала. Ну, напился парень, так ведь от счастья, а не просто так. И речи умные, хоть и спьяну, льются. Стихи читает!