Люфтваффельники

Как уже отмечалось выше, травмированного Виктора также оставили на казарменное долечивание. А наше 45-е классное отделение, в ночь на 23 февраля, как самых достойных и морозоустойчивых, отправили в караул, охранять чихающее и сопливящее войско, чудом выжившее в полевых условиях стандартной уральской зимы. А то еще, вдруг, упаси господи, кое-кто из командования НАТО воспользуется плачевным состоянием защитников заботливой родины, да и отдаст коварный приказ на захват нашего поголовно кашляющего лазарета. Только вряд ли, по Женевской конвенции, пленных лечить надо, а на наше количество страждущих тепла, заботы и здоровья, у НАТО медикаментов не хватит.

Тем не менее, в казарме 4-й роты остались все больные, включая меня и травмированного Витю. Даже суточный наряд на тумбочке, набранный из самых здоровых, периодически сотрясал ночную тишину, своим душераздирающим.

— АААаааааппп!!!! — пчХУЙ!!!!

Ночь. Я, утомлённый кошмарной болью (казалось, что многочисленное стадо пьяных ёжиков устроило чемпионат по футболу в моём горле), забылся полуобморочным сном, но ненадолго.

— Санёк, просыпайся! — жаркий шёпот неугомонного Виктора лишил меня слабой надежды на короткий отдых и смутную перспективу выздоровления. Копыто тряс меня за плечо и брызгал слюной прямо в лицо.

— Саня, сегодня праздник — 23 февраля, а ты дрыхнешь!

— Витя, отстань. Дай мне умереть спокойно.

— Санечка, как ты можешь?! Мы же военные. День Советской армии — это ж святое!

— Витя, не гневи бога! Я тебя в очке утоплю, козья морда! Дай поспать! По-хорошему прошу. Деликатно.

— Да ты послушай! Пока ты валяешься бездыханный, я в самоволочку метнулся.

Как Витя надел шинель со своей растопыренной пятернёй — загадка?! Но, не голый же он в такой мороз бегал?! А как через забор перелез?! Он же подтягиваться на перекладине и раньше не умел. Силенок не хватало у Геракла Пилопедрищенского. Фантастика! Но слабость в организме, неумолимо тянула в объятья Морфея. Витькины слова долетали до меня через раз, я сопротивлялся, не желая просыпаться.

— Короче, в активе две бутылочки «беленькой», а в столовой я лучку прихватил, хлебушка. Лёлик вчера посылку получил, сальца нам оставил, остальной харч в караул взял. Сашок, да тебя сейчас «в раз» вылечу.

— Копыто, будь человеком исчезни. Веришь, ничего ни хочу?! Даже пить не хочу. А самое большее чего я не хочу — это твою гнусно-счастливую рожу видеть. Дай покоя, пока тебя в травматологию не забрали с переломом черепа, по-доброму прошу. Вежливо, мать твою!

Но с Витей спорить — занятие бесперспективное. Как уже потом я услышал в одной женской компании, куда меня занесла нелёгкая: «Есть такие мужчины, которым проще отдаться, чем объяснить, что они тебе не нравятся».

Вот Витя Копыто и был наверно той моделью мужчины, после общения с которой, и появилась эта женская народная мудрость.

Долго ли, коротко, проходило моё лечение, не помню, но тогда мы уже спорили: «стоит ли открывать вторую беленькую». Я был категорически «против», а Витя убедительно настаивал, аргументируя, что «это» необходимо только лишь для закрепления позитивного эффекта моего лечения, и не более того.

Вообще, по словам этого обормота получалось, что Витя рисковал своей конопатой шкурой в самоволке и в организации ночной пьянки, только исключительно ради моего же блага. Душа-человек, оказывается! А я к нему так несправедлив! Эх!

Витя приготовился пустить скупую слезу показной обиды, а я — слезу, умиления и сопливого восторга, но не успели.

Пока мы препирались и бодались как два барана, и я уже начал постепенно отступать и сдаваться, понимая, что процесс моего лечения уже перешёл за грань «управляемого», мигнул свет в спальном помещении. Это был сигнал дневального, о прибытии дежурного офицера в нашу роту.

— Санёк, ложись, я сам всё быстренько уберу, будь спок! — промычал заботливый Витя.

Остатки хлеба, сала, лука и непочатая бутылка «беленькой» скрылись в недрах прикроватной тумбочки. Я принял «горизонталь», Витя заботливо прикрыл меня вторым матрасом, выданным для согрева. Сам схватил пустую бутылку и громыхая сапогами в ночной тишине (по шесть подковок на каждом! ПИЖОН!!!), хаотично заметался по пустому спальному помещению.

Бежать в туалет, к мусорному баку было поздно, так как монотонное бубнение дневального, докладывающего об отсутствии происшествий дежурному офицеру, постепенно и неумолимо приближалось. Виктор метнулся к окну.

В звенящей ночной тиши, внезапно раздался душераздирающий треск разрываемой бумаги (зима, знаете ли, окна заклеивались полосками бумаги, вымоченными в мыльном растворе) — это Витя рывком открыл одну створку форточки. То, что створок две (одна — внешняя, другая — внутренняя), Витя как-то запамятовал. Знакомый, профессиональный замах рукой, правда, уже левой и пустая бутылка летит в форточку. Предчувствуя непоправимое, я зажмурился.