Люди Церкви, которых я знал

С монахом Никифором (такое имя он получил в рясофоре от старца Амфилохия) я познакомился в 55-м году на праздник Рождества; ему тогда было пятьдесят два года. Я встретил его в келье старца Амфилохия вместе с монахом Артемием. Они говорили о ремонте стены в Кувари со стороны моря, которая была разрушена штормами. Без неё на участок заходили животные и выпивали скопившуюся в цистерне грунтовую воду, а также вытаптывали огород. Они говорили на калимнийском диалекте грубыми и хриплыми голосами, напоминавшими всхлипывания младенца.

Также я встречал его на литургии в монастыре Благовещения. На службе он всегда стоял, молясь у иконостаса. Его всегда просили читать «Верую» и «Отче наш»^[138]. Когда я слышал его чтение, то всегда с улыбкой думал: «Это плач праотца Адама».

На меня произвело впечатление его загорелое лицо и огрубевшие от работы руки, кожа которых показалась мне похожей на кожу крокодила (я не преувеличиваю). Но то, что дало мне действительно хороший урок, было его воздержание зрения. Он давал монахине корзину, отворачивая лицо. Думаю, что если бы его спросили о том, знает ли он, кому даёт, он ответил бы, что не знает. У него не было даже ослика, чтобы перевозить грузы: он всё носил на собственных плечах. Наверное, Ангел Господень вытирал с него пот, особенно в летние месяцы, когда от скал исходит удушающий жар.

По вечерам мы часто видели его в маленькой церкви святого Иосифа, где он сам служил вечерню. Служба постоянно прерывалась всхлипами и плачем. Чтобы не мешать ему, мы оставались снаружи до окончания вечерни. (По правде говоря, я никогда не считал ценными для духовной жизни слёзы с всхлипываниями и рыданиями. Нас учили, что хорошие слёзы те, что текут по неискажённому лицу и не сопровождаются жалобными звуками. Когда такие молчаливые слёзы увидел на лице Анны, матери пророка Самуила, сын священника Илия, то сказал своему отцу: «В храме находится какая-то безумная бесноватая женщина»^[139].) Возможно, он не скрывал душевной боли по своей простоте. Я помню, как в Великую Пятницу, день совершенного безмолвия, он стоял перед распятием, плача и крича: «Господи, что с Тобой сделали евреи!» – что вызывало скорее улыбку, чем сочувствие. Поэтому мы всегда удерживаем себя от «кричащих» слёз. Быть может, это у него было от живого темперамента, или из-за особой чувствительности, или от раздражительности; мне трудно определить внутреннюю причину.

В пустыне Кувари монах Никифор много страдал от нападений сатаны. Он был измолот, как мука, и поджарен, как лук. Если, описывая жизнь какого-нибудь преподобного, мы не напишем о его искушениях, то наше житие не будет правдивым. Что останется от жития Антония Великого, если убрать из него рассказ об искушениях в пустыне? Прежде не говорили: «Давайте почитаем житие Антония Великого», – но говорили: «Давайте почитаем об искушениях Антония Великого». Искушения не унизительны для человека Божия. Жизнь христианина состоит не из одних только божественных видений и взлётов к небесам, но также из схождений до самых глубин преисподней. Святые – это не те, у кого есть привилегия не подвергаться искушениям, но те, кто искушается больше других, те, у кого есть силы бороться и с терпением до смерти переносить всякую скорбь и тесноту ради Царства Небесного.

Монах Никифор, живя один, сам совершал все богослужения суточного круга. Никогда не пропускал он ни утрени, ни вечерни. Каждая из служб совершалась в своё время. Иногда к нам приходили гости и из-за этого мы опаздывали к вечерне. Он приходил и просил нас поторопиться, так как после захода солнца девятый час читаться не будет. Как-то раз при наступлении ночи мы увидели, что отец Никифор весь дрожит от боли. Он сказал, что у него почечная колика, которая бывала и раньше, и что ему нужен укол. Мы ему ответили: «Давайте сделаем его утром», – не понимая, насколько сильной была его боль. Утром мы начали службу, и я увидел, что больной брат пришёл на молитву, стал за мной на колени и от боли кусает лежащий на полу шерстяной ковёр. Я говорю ему:

– Может, Вам лучше полежать в келье?

– А как же, сынок, я совершу службу?

Меня глубоко тронула его любовь к богослужению, для которой не была препятствием даже страшная боль. Я подумал: «Ты настоящее чадо преподобного Саввы^[140] и поступаешь совершенно верно, хвалясь своим первым старцем».