В тот же вечер, когда деревенские жители поели, а несколько мужчин отправились охотиться на визгливых красноглазых летучих мышей, которых здесь любили жарить и есть, нас призвали к вождю. Мы снова оказались у костра, и снова вчетвером (хотя я попытался дать понять, что в присутствии Эсме нет необходимости, что оно даже может повредить; питая неприязнь к вождю после церемонии а’ина’ины, она может выказать свое недовольство и оскорбить его. Но она злобно глянула на меня и заявила, что вполне способна промолчать и пойдет с нами в любом случае). Напротив нас сидел вождь; с ним не было никого, кроме вепря, который снова приобрел свой обычный пыльный вид, на пожеванных концах его клыков темнела грязь. Он что-то жевал, и я не мог понять, что именно, но время от времени кусок трапезы, который он мусолил в пасти – маленькая трехпалая лапа, размером не больше ногтя, покрытая клочковатым мехом, – показывался между его зубами.
Я понимал, что логики в этом нет, но вглядывался в вождя, как будто ожидал какой-то перемены в его облике. В конце концов, я видел, как он участвует в двух грандиозных обрядах инициации, и казалось вполне естественным, что они должны были оставить какой-то заметный след на его внешности или поведении. И хотя ничего такого не наблюдалось, я заметил, что у него что-то надето на шее: ожерелье из переплетенных лиан, в центре которого висел осколок чего-то твердого и блестящего, тусклым пятном выделявшийся на фоне его кожи.
Некоторое время мы все сидели, снова вежливо и смущенно молчали, и ни они, ни мы не были готовы начать. Наконец Таллент заговорил, и вождь ему кивнул.
– Я сказал, что для нас большая честь – побывать гостями на его вака’ине, – сказал нам Таллент.
– Да, – сказал вождь.
Мы снова замолчали.
– Вождь, – сказал я, и увидел, как сначала его голова, а потом голова его вепря медленно развернулись в мою сторону, – здесь часто отмечают вака’ину?
– Нет, конечно, – сказал вождь (разумеется, все это переводил Таллент).
– Когда отметили прошлую?
– Три о’аны назад. Это была вака’ина Лава’экэ.
Его голос звучал неожиданно мягко. В одной руке он держал копье, другой гладил своего вепря длинными, плавными движениями, и зверь издавал довольное урчание. Я увидел, что Таллент пишет в своем блокноте: «Лава’экэ – прим. 63 о’аны?»
– Лава’экэ – это тот, кто ел с вами на вашей вака’ине?
– Э.
– А на вака’ине Лава’экэ кто-нибудь еще вместе с ним ел опа’иву’экэ?
– Э.
– Кто?
– Еще три человека.
– Можно нам с ними поговорить?
– Их больше здесь нет.
– Они умерли?
– Нет, не умерли.
Я не знал, как продолжить.
– А где же они?
– Не здесь.
– Где не здесь?
Он махнул свободной рукой, подняв ее с головы вепря и указав на окрестный лес.
– Не здесь.
– Когда они ушли?
Он склонил голову набок, задумавшись.
– Примерно одну о’ану назад.
– А почему они ушли?
– Потому что становились мо’о куа’ау.
Я почувствовал, как Таллент напрягся, услышал, как изменилось его дыхание.
– Как вы поняли, что они становятся мо’о куа’ау?
– Я видел, что они меняются. Мы все видели, что они меняются.
– Как выглядят эти изменения?
– Сначала они забывали что-то сделать. Они шли в лес на охоту и не возвращались. Забывали взять с собой копья. Швыряли куда-то копья, а потом возвращались без них, и нам приходилось прочесывать лес, чтобы их отыскать. Потом они начинали рассказывать снова и снова одно и то же. Иногда в их речи не было смысла. Тогда мы поняли, что они прокляты и скоро станут мо’о куа’ау.
– И что же случилось?
– Наши лучшие охотники отвели их в глубь леса, дальше, чем когда-либо ходили, и оставили их там. Охотники шли назад к нам много дней. Прежде чем те ушли, мы напомнили им, что они прокляты, что они не могут оставаться в деревне, потому что становятся мо’о куа’ау.
Мы все затихли.
– Вы видели их потом?
Он издал неожиданный резкий звук, как будто две деревянные ложки ударились друг о друга, и в этом звуке я позже опознал смех; потом он поднял подбородок в направлении сновидцев.
– Э.
– Сновидцы? – с удивлением спросила Эсме, и вождь взглянул на нее, и она покраснела.
– Кто из них? – спросил я вождя.
– Муа, – ответил он, и я расслышал отвращение в его голосе.
– Муа, значит, был одним из тех, кого вы год назад отвели в лес, – сказал я.
– Не я. Другие.
– Понятно. Но вы кого-нибудь еще из них узнаете? – спросил я. – Тех двух человек, которым пришлось уйти?
Он посмотрел в их сторону, хотя если зрение у него было такое же плохое, как у Фа’а и остальных, сомневаюсь, что он мог вообще их разглядеть, не то что различить лица.
– Нет, – сказал он.
– Нет? – переспросил я. – Других не узнаете? Иваиву, Ва’ану? Укави, Вану?
Он глядел на меня бесстрастным взглядом:
– Нет.
– Нет, это не те, кого увели, или нет, не узнаете?
Он чуть шевельнулся.
– Это не те, кого увели.
«Ага, – подумал я. – Он таки их знает».
– Значит, – продолжил я, на этот раз медленно и четко, – о’ану назад охотники отвели Муа и еще двух человек, которые становились мо’о куа’ау, в глубь леса, но единственный, кого вы недавно видели из этих троих, – Муа, так?
– Э, – ответил он с явным нетерпением.
– А что случилось с остальными?