Люди сороковых годов

Мы подошли к могилам, и я переписал в свою записную книжку надписи, заботливо выведенные солдатской рукой на временных деревянных памятниках: Старший сержант Г. Н. Романовский, четырежды орденоносец, погиб смертью храбрых в борьбе против немецких захватчиков 16 августа 1944 года. Родился в 1921 году. Вечная слава герою-артиллеристу!

Остапенко Андрей Зиновьевич, 1919 года рождения... Погиб смертью храбрых 18 августа 1944 года...

Могил было много. Хотелось бы переписать все эпитафии, но сделать это было бы физически невозможно.

В ту же ночь мы отправились к майору Нехаеву на передний край. Густой мрак окутывал равнину, которая простреливалась вдоль и поперек. Над черной степью свистели пули. Они с неприятным чмоканьем вшивались в брустверы бесконечного хода сообщения, на дне которого проступала вода; вязкая глина хлюпала под ногами. Идти было далеко: 312-я дивизия сумела основательно расширить завоеванный ею плацдарм. Свой передний край она укрепила отлично. Когда мы, наконец, добрались туда усталые, промокшие и измазанные глиной, нам представилось прекрасное для фронтовика зрелище: хорошо благоустроенные теплые блиндажи, прочные дзоты, отлично закамуфлированные огневые точки батальон, прошедший долгий боевой путь, домовито, по-хозяйски обживал свои траншеи в ожидании приказа о новом наступлении.

Высокий черноглазый майор с густой шевелюрой и орлиным профилем сидел за столом, аккуратно покрытым бумагой. Тикал будильник. В зеркале над столом отражалась аккуратно повешенная на деревянных плечиках парадная гимнастерка с тремя новенькими орденами. У изголовья аккуратно заправленной койки лежала стопка книг. На стене даже висела подобранная невесть на какой военной дороге картина со странным сюжетом: ворон держит в клюве вишни. По всему чувствовалось, что здесь живет человек, для которого война стала бытом, и трудно было себе представить, что до 1941 года Даут Еретжебович Нехаев был человеком самой мирной профессии: учителем в адыгейском ауле Воченший, там его дожидается мать. Она проводила на фронт троих сыновей: один из них сейчас в госпитале, а двое воюют.

О битве за древний замок майор вспоминает с волнением. Да, это было жаркое и притом лихое дело! Нехаеву трудно охватить операцию в целом, пусть о ее значении говорит начальство. Но ему, как командиру батальона, ясно, что тут был крепкий орешек.

- Ну, а теперь, как видите, мы ушли вперед, - сказал задумчиво комбат. - Все, кто остался в живых, награждены. У каждого добрая зарубка в памяти... Потом, конечно, еще были бои. Через восемь дней после сражения за этот замок мы захватили Облясы Дворские. Там полностью уничтожили 24-й немецкий запасной батальон: было у них триста убитых, а восемьдесят пять мы взяли в плен. Еще захватили пушки, две минометные батареи, 37 пулеметов, больше двухсот винтовок и автоматов, шесть походных радиостанций. Разгромили и штаб этого батальона. В общем, работы хватает. Но этого боя за замок я по гроб жизни не забуду - уж очень необычайное было дело...

И, вспомнив что-то, майор Нехаев улыбнулся и достал из кармана какое-то письмо:

- Вот. Сохранил, как сувенир. Мои бойцы там, в замке подобрали. Как вам нравится?

На изящном конверте, покоробившемся от сырости, бесхарактерным женским почерком было написано: Ясновельможному пану князю Леону Козловскому. Почта Яновец над Вислой.

- Это последний владелец замка, - пояснил майор, - занятный, видимо, был тип... Да и авторша письма тоже... Вы прочтите - словно страничка из великосветского романа. Нашим ребятам даже удивительно: ведь это писалось тогда, когда мы уже строили Днепрогэс и Магнитку!..

Я развернул твердый листок с тисненым гербом. Ализариновые чернила еще не выцвели. Охотнее изъяснявшаяся по-русски, нежели на родном польском языке, графиня писала по старой орфографии - с ятями и твердыми знаками: 12 февраля 1932 года. Варшава.

Дорогой князъ, я все еще сижу в Варшаве и не знаю, когда уеду: никак не могу кончить всех моих дел, очень мне все это неприятно. Но зато думала увидеть Вас перед отъездом, так как Вы писали, что работы в замке окончатся к январю.

Теперь узнала от Николая Николаевича, что и к февралю Вы не приедете в Варшаву...

Очень жаль, но что же делать!

Получили ли Вы мое длинное письмо с поздравлением к Новому году в ответ на Ваш привет? Неужели оно тоже пропало? Во всяком случае, ответа от Вас я так и не получила. Может быть, Вы не любите эпистолярное искусство? А я, как назло, люблю писать длинные хорошие письма и еще больше люблю их получать. Но сейчас у меня нет никакого настроения заняться сочинительством, - я вижу, что мои весточки либо не доходят до Яновца, либо... не доходят до Вашей души.

Довольны ли Вы тем, что у вас в замке ученые раскапывают подземные ходы, что-то ищут и нарушают вековую тишину? Мне почему-то грустно стало, когда я это узнала. Мне все кажется, что Яновец стал уже не тем, каким я его знала летом.