Люди сороковых годов

" - Ушли уже все колесные машины. Танк комбрига остался последним. И мы тут же - комендантский взвод, нас горсточка осталась. "Тигры" уже совсем близко. Александр Федорович нам скомандовал: "На броню!" А сам вскочил в танк, развернул башню назад, чтобы бить с ходу, и мы пошли. Я в тот момент на часы почему-то глянул. Было четырнадцать часов, как сейчас помню. Идем, комбриг самолично маневрирует, ведет огонь из-за укрытий бьет по немецким танкам. Они идут с опаской, наверное, думают, что танк наш не один. Но огонь ведут сильный. Нам на броне неуютно осколки так и сыплются. Но что поделаешь, война! Впереди меня сидел боец Лысков. Его ранило в глаз. Он мне: "Андрей Филиппович, я раненый", а у меня, надо вам сказать, гражданская специальность s учитель, так вот и бойцы почему-то зовут меня по имени и отчеству. Я ему говорю: "Петя, потерпи минуточку". Он затих. Вдруг другой боец, Битер: "Андрей Филиппович, я тоже раненый..." "Держись, Ваня, еще минуточку..." Только я это сказал, как ударит тяжелый снаряд по танку. За ним сразу второй, третий... Мы, как горох, на землю. Как жизы остались, не знаю. Танк зашатался, встал. Немцы - метрах в восьмистах. Вдруг люк открывается, старший лейтенант Самородов кричит: "Оверченко, ко мне! Комбриг ранен..." Мы к танку... А Александр Федорович сам из люка тянется. Бледный, в лице ни кровинки, руками за живот держится, а там - красное. Перевалился через борт и упал, запрокинув руки..."

В голосе старшины прозвучали глухие нотки. Он отвернулся и смахнул с ресниц пальцем скупую солдатскую слезу. Потом продолжал, часто давясь и обрывая фразу:

" - Я с маху к нему. Он лежит на снегу такой ладный, красивый, в полушубке, в теплых шароварах, хромовых сапожках, а рядом шапка-ушанка желтая валяется... Он мне командует: "Снимите ремень... Расстегните..." Я тронул его... Он зубы стиснул: "Тише! Не видите - здесь мои кишки..." Я похолодел: сквозное ранение в живот. И осколок проклятый тут же запутался в шерстяной фуфайке... А пули, снаряды свистят - нет мочи. А комбриг говорит: "Я жив не буду, но вы несите. Нельзя допускать, чтобы труп комбрига им достался..." Я взял его, как ребенка, трошки имею силы, - заметил по-украински старшина, - и понес. Иду, сам не знаю куда, дороги не разбираю, одна думка: не достался бы Александр Федорович немцам. Догоняют меня ребята. Стали нести вчетвером. Спустились в ров. И тут настали самые решительные минуты для его и нашей жизни... Там, где опускались, - обрыв метра два. Стали его передавать вниз. Я упал и упустил его ногу. Тут он в первый раз застонал: "Ой, что же вы делаете..." Метров двадцать пронесли тут отлогий выход из рва. Но дальше идти нельзя: пулеметный обстрел, смерть ежеминутно - не своя, так чужая... Тут нас осталось с Александром Федоровичем трое - старшина Абдул Хасанов, между прочим, тоже учитель, старшина Власенко и я. Остальные отходили с боем к Лукашовке. Снаряды рвутся все время поблизости, а пули по снегу - фонтанчиками. Бурда повернул голову: "Уходите". Показал себе на висок и тихо так говорит: "Дай мне..." "Вы еще будете живы, вылечат", - отвечаю. Он нахмурился: "Дурак ты. Разве такие живут! Вот же мои кишки... Дай!" Я ему говорю: "Никак нет, товарищ комбриг, сейчас что-нибудь придумаем". А что тут придумаешь? Мы уже так и решили: погибать, так вместе с комбригом...

И тут, когда мы уже подумали, что это все, неожиданно пришло спасение. Вижу - в двухстах метрах идут два наших танка из 40-й гвардейской бригады. Я сбросил шинель, фуфайку и дунул наперерез им, хоть и под огнем. Будь что будет!.. Один танк проскочил, меня не заметил, а второй я перехватил. Бросился на люк водителя: "Занимай левый фрикцион". Тот не поворачивает, идет дальше. Я повис на танке, опять кричу во все горло: "Занимай левый фрикцион, давай к овражку, там Бурда помирает, спасти надо". Услышал водитель, это был Самойлов, доложил своему командиру. Развернули машину, полным ходом к овражку. Я соскочил с танка, к Александру Федоровичу. Он еще живой. Услышал, как танк ревет, вздрогнул и улыбнулся. Положили его на броню, прикрыли своими телами, тронулись. Проехали метров триста - вдруг удар, прямое попадание снаряда. Танк остановился. Но, к счастью, удар был не сильный, машина цела. Полный ход вперед, и скоро мы вышли из зоны обстрела.

Тут Александр Федорович вдруг очнулся. У меня на душе полегчало. Ну, думаю, спасли! Но в это время, как на беду, налетели "юнкерсы", бомбят дорогу. Пришлось свернуть в балку, там переждали. Комбриг опять потерял сознание. Выехали на дорогу, он открыл глаза: "Скоро?" - "Скоро, уже видим Лукашовку". Приехали, разыскали санчасть, внесли... Он пока жив... Положили на операционный стол, он минуту еще дышал. Стали резать рукав. Женщина-врач держит за руку. Вдруг говорит: "Пульса нет..." А он уже мертвый.