Люди сороковых годов

В разгаре боя на огородах деревни Бурда натолкнулся на батарею противотанковых орудий и завязал с нею дуэль. Ему удалось подавить две пушки, как вдруг немецкий снаряд разбил орудие его «тридцатьчетверки». Одновременно другой снаряд пробил броню танка и взорвался внутри машины.

Град осколков триплекса и окалины плеснул в лицо Бурде. Потоком хлынула кровь. В глазах была нестерпимая резь. Но Бурда помнил, что на нем лежит ответственность за всю боевую группу, и он, напрягая волю, не давал себе пасть духом. Он тут же передал по радио на командный пункт своему заместителю Заскалько, чтобы тот принял командование на себя, и приказал водителю: «Вправо!»

Надо было немедленно развернуть танк, чтобы подставить под снаряды мощную лобовую броню. Матняк оглянулся, кивнул головой, но танк остался на месте. «Вправо!.. Матняк, вправо!» — повторил громче Бурда. И опять все осталось по-старому. Тогда разгневанный командир бросился вниз, чтобы отшвырнуть растерявшегося водителя и самому сесть за рычаги, и в ужасе остолбенел: он увидел, что у Матняка оторвана рука, она болтается на ниточке сухожилия, на дне танка — лужа крови, а механик молча пытается одной рукой изменить направление движения танка. По броне непрерывно били немецкие снаряды, и искры сыпались в открытую рану Матняка. Радист глядел на все это широко раскрытыми глазами, забившись в угол изуродованной машины.

— Матняк, родной, что же ты молчишь? — с болью в голосе сказал Бурда, вытирая свои глаза, залитые кровью и слезами.

Водитель упрямо мотнул головой и снова потянулся к рычагам, но Бурда поднял его на руки, аккуратно опустил рядом с сиденьем, быстро перетянул перебитую руку ремнем, вынул складной нож и попытался перерезать сухожилие. Но нож оказался недостаточно острым. Сухожилие не поддавалось. Пришлось пока оставить руку так. Матняк молча сжал ее здоровой рукой, поднес к груди и замер.

Бурда скомандовал командиру башни старшему сержанту Чиркову:

— Наблюдай из башни и говори мне, куда ехать. Мне ничего не видно, кровь глаза заливает. Да и триплексы разбиты…

Усевшись за рычаги, он начал маневрировать, следуя указаниям Чиркова. Это была нелегкая задача: по-настоящему работала только правая гусеница, левая едва-едва тянула. Танк мог двигаться лишь по дуге. Бурда дал задний ход, и машина, вздрагивая под ударами бронебойных снарядов, медленно попятилась. Развернувшись, командир дал передний ход, и танк начал уходить.

Матняк бормотал, теряя сознание:

— Кто там жив из экипажа?.. Кто ведет танк?.. Скажите… Майор живой или нет?.. Скажите… Александр Федорович живой или…

— Сиди, дорогой! — успокаивал его Бурда. — Все живы, все здоровы… Сиди!

— Где мы?.. Танк спасти надо! Понимаете, танк…

— Уже у переправы мы, дорогой. Сейчас танк спасем.

Матняк забылся. Состояние его все ухудшалось. А в это время над переправой появились тридцать вражеских самолетов. Загрохотали взрывы. Осколки бомб забарабанили по броне. Вышла из строя радиостанция. Мотор глохнул. Бросить танк?.. Нет, его надо было спасти во что бы то ни стало. Бурда схватил кувалду, вышиб заклинившийся люк водителя, чтобы самому разглядеть местность, снова взялся за рычаги и стал кое-как маневрировать среди рвущихся бомб.

Надо было во что бы то ни стало вернуть к жизни левую сторону ходовой части. Напрягая силы, майор все-таки заставил фрикцион работать — он кое-как связал проволокой оборванные тяги и — дал газ. Счастье! Танк медленно-медленно пополз. Теперь он двигался уже по прямой. Бурда провел его через реку, через поле. Он приближался к исходному рубежу, когда Матняк очнулся и снова настойчиво и требовательно спросил:

— Кто живой в экипаже?.. Кто ведет танк?.. Что случилось с майором?.. Где Бурда?..

И снова Бурда начал успокаивать его:

— Да вот же я, рядом. Какой ты Фома неверующий, ей-богу…

На командном пункте все сбежались к подбитой, израненной машине, которая наперекор всему дошла своим ходом сюда. Из люка выбрался окровавленный майор. Он хотел помочь выйти Матняку, но тот упрямо ответил:

— Нет… Я сам… Сам!..

И он вылез сам, бледный, без кровинки в лице, угловатый, беспомощный, со своей оторванной рукой, болтающейся на ниточке сухожилия. Врач поспешил к нему. Матняк отчужденно проговорил:

— Спасти нельзя? Что ж… Тогда режьте… Только, чтобы я видел…

Доктор быстро перерезал сухожилие, Матняк все еще стоял на ногах, держась нечеловеческим усилием воли.

— Ну, а теперь похороните ее при мне, — тихо сказал Матняк.

Гвардейцы плакали. Они быстро вырыли яму, бережно опустили туда белую, безжизненную руку лучшего водителя батальона и засыпали ее землей. И сразу Матняк обмяк, спустился на землю, остатки сил покинули его, и он уже дрожащим от неимоверной усталости голосом заговорил:

— А теперь… Где майор?.. Где товарищи? Кто меня вывез? Спасибо, братцы! Не поминайте лихом…

Глаза Матняка закрылись. Его и Бурду положили в санитарную машину и отвезли в санбат.

— И что же Матняк? — робко спросил молодой танкист, выслушав эту историю. — Умер?