Люди сороковых годов

Сила любви никак не зависит ни от взаимности, ни от достоинства любимого предмета: все дело в восприимчивости нашей собственной души и в ее способности сильно чувствовать. Герой мой не имел никаких почти данных, чтобы воспылать сильной страстию к Мари; а между тем, пораженный известием о любви ее к другому, он на другой день не поднимался уже с постели. Ванька страшно этого перепугался. Полковник, отпуская его с сыном в Москву, сказал ему, что, если с Павлом Михайловичем что случится, так он с него, Ваньки, (за что-то) три шкуры спустит... Ванька сидел и обливался горькими слезами. К счастью, что при этом был Симонов, который сейчас же нашелся - сбегал за доктором и послал, на собственные деньжонки, эстафету к полковнику. Пришедший врач объявил, что у Павла нервная горячка, и Симонов сам принялся ставить больному горчичники, обтирать его уксусом с вином, беспрестанно бранил помогавшую ему при этом жену свою, называя ее бабой-ротозейкой и дурой необразованной. Этот отличный человек так ухаживал за Павлом не столько, кажется, из усердия к нему, сколько из того, что всякое дело, за которое он принимался, привык делать отлично!.. Полковник, наконец, прискакал на почтовых. Увидев сына в таком положении, он пришел в совершенное отчаяние.

- Ну вот вам и университет, - говорил ведь я!.. - повторял он почти всем людям.

Павел сначала не узнавал отца, но потом, когда он пришел в себя, полковник и ему то же самое повторил.

- Говорил я тебе: до чего тебя довел твой университет-то; плюнь на него, да и поезжай в Демидовское!

Павел с ожесточением ударил себя в грудь.

- Послушайте, - начал он раздраженным голосом, - у меня уже теперь потеряно все в жизни!.. Не отнимайте, по крайней мере, науки у меня.

Полковник понять не мог, что такое это все было потеряно у сына в жизни.

Страх смерти, около которой Павел был весьма недалеко, развил снова в нем религиозное чувство. Он беспрестанно, лежа на постели, молился и читал евангелие. Полковника это радовало.

- Вот это хорошо, молись: молитва лучше всяких докторов помогает!.. говорил он, а между тем сам беспрестанно толковал о Павле с Симоновым.

- Весь он у меня, братец, в мать пошел: умная ведь она у меня была, но тоже этакая пречувствительная и претревожная!.. Вот он тоже маленьким болен сделался; вдруг вздумала: "Ай, батюшка, чтобы спасти сына от смерти, пойду сама в Геннадьев монастырь пешком!.." Сходила, надорвалась, да и жизнь кончила, так разве бог-то требует того?!

- Заботливые люди, ваше высокородие, всегда нездоровее людей беззаботных, - заметил Симонов.

- Да ведь всему же, братец, есть мера; я сам человек печный, а ведь уж у них - у него вот и у покойницы, - если заберется что в голову, так словно на пруте их бьет.

- Ну, да теперь, ваше высокородие, Павел Михайлыч еще молоденек. Бог даст, повозмужает и покоренеет, а что барчик прекрасный-с и предобрый! говорил Симонов.

- Добрый-то добрый! - подтверждал с удовольствием полковник.

Когда сын, наконец, объявил еще раз и окончательно, что поедет в Москву, он отнесся уж к нему каким-то даже умоляющим голосом:

- Позволь мне, по крайней мере, проводить тебя!

- Ни за что! - воскликнул Павел опять раздраженным голосом. - Я нисколько не хочу вас стеснять собой!

- Да ты меня больше стеснишь: я измучусь, думая, как ты один поедешь!

- А я еще больше измучусь, - сказал Павел, - если вы поедете со мной, потому что вам надобно быть в деревне.

Павел, по преимуществу, не желал, чтобы отец ехал с ним, потому что все хоть сколько-нибудь близкие люди опротивели ему, и он хотел, чтобы никто, кроме глупого Ваньки, не был свидетелем его страданий.

Полковник, начавший последнее время почти притрухивать сына, на это покачал только головой и вздохнул; и когда потом проводил, наконец, далеко еще не оправившегося Павла в Москву, то горести его пределов не было: ему казалось, что у него нет уже больше сына, что тот умер и ненавидит его!.. Искаженное лицо солдата беспрестанно мелькало перед глазами старика.

- Да, знаю, знаю, за тебя мне бог все это мстит! - говорил он, кивая своему видению, как бы старому приятелю, головой...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I МАКАР ГРИГОРЬЕВ