1848 год был страшный для литературы{151}. Многое, что прежде считалось позволительным, стало казаться возмущающим, революционным, подкапывающим все основы государства; литераторов и издателей призывали и делали им внушения. Над героем моим, только что выпорхнувшим на литературную арену, тоже разразилась беда: напечатанная повесть его наделала шуму, другой рассказ его остановили в корректуре и к кому-то и куда-то отправили; за ним самим, говорят, послан был фельдъегерь, чтобы привезти его в Петербург. Бодрствующая над его судьбой Мари тотчас же почти после отправки к нему письма смутно услышала об этом. Она посылала было мужа узнать что-нибудь поподробнее об том, но он, по обыкновению, ничего не узнал. Мари истерзалась душою; она недоумевала, послать ли ей к Вихрову эстафет или нет - и от этого не спала все ночи и очень похудела. Евгений Петрович заметил это и сказал ей:
- Что это, друг мой, ты такая расстроенная?
- Так! - отвечала она ему с досадой.
Генерал, впрочем, совершенно уже привык к нервному состоянию своей супруги, которое в ней, особенно в последнее время, очень часто стало проявляться. В одно утро, наконец, когда Мари сидела с своей семьей за завтраком и, по обыкновению, ничего не ела, вдруг раздался звонок; она по какому-то предчувствию вздрогнула немного. Вслед за тем лакей ей доложил, что приехал Вихров, и герой мой с веселым и сияющим лицом вошел в столовую.
- Ну вот, слава богу, приехал, - говорила Мари, вставая и торопливо подавая ему руку, которую он стал с нежностью несколько раз целовать.
С генералом Вихров тоже дружески и нежно поцеловался.
- Пойдем, однако; мне тебе надо много передать, - сказала Мари и увела его к себе в комнату.
Генерал, оставшись в столовой, почему-то вдруг самодовольно стал ходить по комнате.
- Все это у них об литературе ихней, - проговорил он и, подойдя к окну, начал на нем барабанить марш.
Вихров, усевшись с Мари, невольно обратил на нее внимание.
- Что такое с вами: вы больны и изнурены! - воскликнул он.
- Мне все нездоровилось последнее время, - отвечала она и слегка покраснела.
- Но вы все-таки, однако, хорошеете - уверяю вас! Что значит интеллектуальная-то красота!
- Ну, очень рада, что тебе так кажется, - отвечала Мари, еще более покраснев. - А здесь ужас что такое происходит, какой-то террор над городом. Ты слышал что-нибудь?
- Ничего не слыхал, - отвечал Вихров совершенно беспечно.
- Открыли там какое-то общество Петрашевского{152}, все молодежь, пересажали всех в крепость; тебе тоже, говорят, маленькая неприятность выходит.
- Мне? - спросил Вихров, недоумевая решительно, какая ему может быть неприятность.
- Да, но, вероятно, это какие-нибудь пустяки. Мне рассказывали, что сочинения твои секвестрованы, их рассматривали, судили, и за тобой послан фельдъегерь!
- Черт знает что такое! - произнес Вихров уже несколько и сконфуженный всеми этими подробностями.
- Тебе надобно ехать к кому-нибудь и узнать поподробнее, - продолжала Мари.
- К кому же мне ехать, я совершенно не знаю! В редакцию, что ли?
- Ах, нет! Там, говорят, так за себя перетрусились, что им ни до кого!
- К Абрееву разве ехать? - продолжал Вихров.
- Прекрасная мысль, - подхватила Мари. - Он живет в самом этом grand monde и тебе все узнает. Он очень тепло и приязненно тебя вспоминал, когда был у нас.
- Поеду к нему, - произнес Вихров в раздумье. - Я ехал торжествовать свои литературные успехи, а тут приходится отвечать за них.
- И не говори уж лучше! - сказала Мари взволнованным голосом. - Человек только что вышел на свою дорогу и хочет говорить - вдруг его преследуют за это; и, наконец, что же ты такое сказал? Я не дальше, как вчера, нарочно внимательно перечла оба твои сочинения, и в них, кроме правды, вопиющей и неотразимой правды - ничего нет!
- Кажется! - отвечал ей с грустною усмешкою Вихров. - Но, однако, когда же мне ехать к Абрееву?
- Ты сейчас же и поезжай - откладывать нечего. Я тебе адрес его достану у мужа!
И Мари сходила и принесла адрес Абреева.
- Поеду к нему, - говорит Вихров, вставая и берясь за шляпу. Его самого довольно серьезно обеспокоило это известие.
- Тут одна поэма рукописная ходит, отличная, - говорила Мари, провожая его до передней, - где прямо намекается, что весь Петербург превращен или в палачей, или в шпионов.
- Поэтому здесь не только что писать, но и говорить надобно осторожно! - сказал Вихров.
- Ах, пожалуйста, будь осторожен! - подхватила Мари. - И не вздумай откровенничать ни с каким самой приличной наружности молодым человеком и ни с самым почтенным старцем: оба они могут на тебя донести, один из выгоды по службе, а другой - по убеждению.
Мари давно уже и очень сильно возмущалась существующими порядками, а последние действия против литературы и особенно против Вихрова за его правдивые и честные, как ей казалось, сочинения вывели ее окончательно из себя. Муж ее в этом случае совершенно расходился с ней в мнениях и, напротив, находил все действия против литературы прекрасными и вызываемыми, как он где-то подслушал фразу, "духом времени".