"Cher ангельчик! - начинала она это письмо, - в то время, как ты утопаешь в море твоего счастия, я хочу нанести тебе крошечный, едва чувствительный для тебя удар, но в котором заранее прошу у тебя извинения. Твой муж, гонимый бурными потоками жизни, приближается к лону отцов своих. Он заболел и теперь опасно болен. Я стороной услыхала, что его обкрадывают разные приближенные особы, и решилась сама поехать к нему. Он обрадовался мне, как какому-нибудь спасителю рода человеческого: целовал у меня руки, плакал и сейчас же стал жаловаться мне на своих горничных девиц, которые днем и ночью оставляют его, больного, одного; в то время, как он мучится в предсмертной агонии, они по кухням шумят, пляшут, песни поют. Именем нашей дружбы, умоляю тебя приехать к нему. Я сама ему сказала об этом, и он, бедный, в какой-то детский восторг пришел: "Неужели она приедет ко мне? Скажите, что я оставлю ей все состояние, только бы она приехала и успокоила меня". Не сделаешь ты этого, ангельчик, у вас все будет растащено, и если ты приедешь после его смерти, ничего уж не найдешь. Поля твоего поцелуй за меня".
Читая это письмо, Фатеева по временам бледнела и краснела, потом гордо выпрямилась, вздохнула глубоко и пошла к Вихрову.
- Я сейчас об муже известие получила, - сказала она. - Мне надобно ехать к нему; он очень болен.
Павел взглянул на нее со вниманием. Он полагал, что она это придумала, чтоб уехать от него.
- Кто же тебя извещает об этом? - спросил он.
- Катя Прыхина, - отвечала Фатеева и подала письмо приятельницы.
Павел прочел, и ему стало вдруг бесконечно грустно расстаться с Клеопатрой Петровной.
- Очень жаль, что вы уедете, - проговорил он.
- Если я не поеду туда, так всего лишусь, - сказала она.
У ней тоже навернулись на глазах слезы.
- Стало быть, он, однако, очень болен, если Прыхина так пишет, продолжал Павел.
- Вероятно, очень болен, - подтвердила Фатеева.
- Может быть, вся эта история недолго и продолжится.
- Конечно, - как бы успокаивала его Фатеева.
- Что же это он раскаялся перед тобой? - спросил Павел, заглядывая снова в письмо.
- Он всегда очень ценил меня и был бы добр ко мне, если бы не восстановляли против меня его возлюбленные!
Фатеева это так говорила, что как будто бы никогда ни в чем и виновата не была перед мужем. Вихрову это показалось уж немножко странно.
- Мне будет очень тяжело видеть страдания его, - продолжала она, нахмуривая уже брови, - потому что этот человек все-таки сделал для меня добра гораздо больше, чем все остальные люди.
На кого этот намек был направлен, - богу известно.
- Больше всех добра и больше всех снисхождения оказал, - отвечал, в свою очередь, не без цели Павел.
Фатеева при этом только взглянула на него и ни слова ему не возразила.
Павел вскоре после того ушел к Неведомову, чтоб узнать от того, зачем он едет к Троице, и чтоб поговорить с ним о собственных чувствованиях и отношениях к m-me Фатеевой. В глубине души он все-таки чувствовал себя не совсем правым против нее.
Он застал приятеля одетого в новый подрясник, надевающим перчатки, - и уж не с фуражкой, а со скуфейкой в руках.
- Куда это вы? - спросил его Павел.
- В Симонов монастырь хочу съездить; первую весеннюю прогулку сделать, - отвечал Неведомов.
- Позвольте, и я с вами съезжу, - сказал Павел.
- Поедемте, - проговорил Неведомов, и когда они вышли на улицу, то он пошел пешком.
- Возьмемте извозчика, - остановил было его Павел.
- Мы на лодке поедем, - возразил Неведомов.
- И то хорошо! - согласился Павел.
Они дошли до Москворецкого моста, ни слова не сказав друг с другом, и только когда сели в лодку и поехали, Павел спросил Неведомова, как-то внимательно и грустно смотревшего на воду:
- Вы к Троице, вероятно, переселяетесь затем, чтобы к монастырю быть поближе?
- Да, - отвечал Неведомов.
- А потом, конечно, и в монастырь поступите?
- Если примут.
Разговор на несколько времени приостановился. Павел стал глядеть на Москву и на виднеющиеся в ней, почти на каждом шагу, церкви и колокольни. По его кипучей и рвущейся еще к жизни натуре все это как-то не имело теперь для него никакого значения; а между тем для Неведомова скоро будет все в этом заключаться, и Павлу стало жаль приятеля.
- Я не знаю, Неведомов, - начал он, - хорошо ли вы делаете, что поступаете в монастырь. Вы человек слишком умный, слишком честный, слишком образованный! Вы, войдя в эту среду, задохнетесь! Ни один из ваших интересов не встретит там ни сочувствия, ни понимания.
- Отчего же? Там есть очень много умных и высокообразованных людей.
- Да-с, но это между высшими духовными лицами, а вам придется вращаться между низшей братией.
- Я буду, по возможности, избегать этой низшей братии, - сказал с улыбкою Неведомов. - Да теперь к чему и сам-то гожусь! - почти воскликнул он.
- Да перевести всего Шекспира, - подхватил Павел.
- Все уж сжег теперь, ничего не осталось, - проговорил Неведомов.
- Как сожгли?
- Так! - отвечал Неведомов очень покойно.