Люди Солнца

А вот я был как раз доволен тем, что наши гости теперь будут спать не на мешках с паклей. Двенадцать комнат-близнецов. У дальней стены каждой – наборная, из толстых пластин, железная печь. Труба уходит коленом в кирпичный дымовой канал. Посредине узкий и длинный стол, а влево и вправо от него – по две или три широких скамьи-кровати. Почти на каждой желтел плетёный из конопляной каболки тюфяк. Да, гарнизон когда-то здесь был мощный.

Мы спустились во двор – с внутренней стены цитадели, по каменной лестнице, посторонившись и дав дорогу Готлибу и Носатому, поднимающим воду в вёдрах. Сошли на гладко мощёный брусчаткой плац. Посмотрели наверх. Там, на лестничном балконе третьего этажа, словно большие райские птицы, пестрели платьями наши дамы. И девчоночки вились возле них, словно волшебные бабочки, помогая развешивать на перилах портьеры и покрывала. Тонким, пронзительным колокольцем звенел счастливый смех Ксанфии.

В прекрасном, приподнятом настроении мы по широкой лестнице, вставленной каменщиками между стен каминного зала и церкви, сошли вниз. (Двенадцать добротных, каждая длиной в десяток широких шагов, ступеней. Камня здесь не жалели.)

И вот на площадке между южной стеной каминного зала и ручьём, убегающим от башни с родником в зарешеченный проём в стене замка, открылась неожиданная картина. Возницы-англичане уже уехали, и возле ручья желтела высокая горка одинаковых по толщине брёвен. Рядом, на шести камнях, параллельно друг дружке, протянулись два длинных и толстых бревна. Поперёк их соединяли ещё три – покороче. Глеб и Фома стояли над ними с остро отточенными топорами в руках, и Глеб что-то громко сказал.

– Что он говорит? – тихо спросил я у Ярослава, и он бегло перевёл:

– Радостно ли живёшь, Фомушка? – и тут же перевёл ответ Фомы: – Радостно живу, Глебушка!

Бородатые детины, несмотря на холод, обнажённые по пояс, взмахнули топориками, и в воздух взметнулись сверкающие жёлтые щепки.

То, что происходило передо мной, – завораживало. Словно весёлые невидимые рыбки плескались в холодном и чистом воздухе – так ладно струилась работа. Несколько минут – и вот в длинных брёвнах, по краям и в серединах, вырублены безупречно округлые чаши. Поперечные три бревна вкатили в эти чаши, и они легли, как вросли.

– Радостно ли тебе, Глебушка?

– Слава Богу, Фомушка!

Я один ни за что не смог бы поднять такое бревно, как, впрочем, не смог бы и в паре с Готлибом или ещё с кем-то. А Глеб и Фома, словно играя, взялись за торцы и, ухнув, выложили на соткавшуюся за несколько минут клеть длинное бревно, и тут же – на другой край клети – второе. Они выкатили их так, что те легли точно над нижними. Какой-то железной рогулькой протянули вдоль брёвен черту, потом с другого бока черту, и, перекатив бревно «животом» вверх, получили узкую полосу. И один, играючи взмахивая топориком, стал насекать на этой полосе косые зарубки, а второй, с другого конца бревна, стал насекать ему навстречу. Неторопливо двигаясь к середине бревна, они, стоя по разные стороны бревна, разошлись, ни на миг не замедлив мелькание наточенного железа. Я с замиранием сердца ждал, что вот здесь их топорики клацнут друг в друга… Словно две синие бабочки, сев рядом вплотную, вспорхнули и стали друг от дружки отдаляться. Теперь каждый шёл по уже просечённому месту и, бросая свои удары, вторую насечку клал накрест на первой.

– Радостно живём, Фомушка!

– Радостно живём, Глебушка!

Выставив лезвия топоров под углом, бородачи теперь стали бить линию в край полосы. Насечённая крестообразно древесина ожившими кубиками высоко взлетала, выскакивая из ствола, и вот вместо отчерченной полосы вдоль всего бока бревна зажелтел неглубокий паз, жёлоб. Как по ниточке ровный! Но этого работникам было мало. Взяв в две руки не топорище уже, а сам металлический обух, склонившись и тщательно стёсывая бока жёлоба, работники снова двинулись навстречу друг другу. А уже выгладив, мне показалось, до зеркальности паз, катнули легонько бревно, и оно легло на нижнее, круглый горб его накрыв этим пазом. Накрыло плотненько, без щелей. Как вросло.

Глеб и Фома перешли ко второму неподвижно ожидающему их бревну, а я изумлённо спросил Ярослава:

– Что это будет?

– Баня, – коротко ответил он.

– Это что же такое?

– Ты когда грузди ел, понравилось? – ответил вопросом на вопрос Ярослав.

– О, ещё как!

– Так вот баня – это намного лучше.

Ферма

Так сказал и, на миг положив руку мне на плечо, быстро пошёл встречать новый прибывший воз.

А что же я? Что в этот миг со мной сделалось? Сейчас, вспоминая ту минуту, я могу лишь определить, что на меня обрушилась вдруг странного рода усталость, вызванная переизбытком впечатлений, не прекращающихся с утра: завтрак на золотой посуде, откапывание старинных сундуков, появление на свет Божий пролежавших лет сто в земле книг, обнаружение скрытой двери, обследование роскошно меблированных апартаментов, гости, таинственные шкафы, сигары, заморские блюда…

Я увидел, что мимо, кивнув мне издалека, идёт Робертсон. В руках несёт два наполненных чем-то ведра.