Люди солнца

– Назначаю тебя управляющим фермой. Это раз. Распоряжаюсь поселить вместе с тобой твою семью, напиши адрес, я немедленно перевезу их из Бристоля. Это два. Распоряжаюсь занять для этого апартамент управляющего – тебе с женой. Одну комнату отдельно для детей и одну комнату отдельно для племянницы. Это три. Что ты сидишь неподвижно? Доставай чистый лист, озаглавь его «Распоряжение владельца имения «Шервуд» от сего числа, и подробно всё, что говорю, запиши.

Он быстро достал лист и, склонившись, заскрипел пером. Дождавшись, когда он занесёт в лист сказанное, я продолжил:

– Подсчитай, сколько и чего нужно купить в Бристоле для нормальной жизни семьи, будущих работников фермы, кстати, работников в нужном числе нанимать будешь сам, и составь реестр всего этого. Включая одежду для детей, годовой запас провианта, вина, табаку, книг, инструментов. В сумму, – я подумал сказать «пятьдесят», но, чтобы не оглушать, сократил и произнёс: – двадцать пять фунтов.

Он вздрогнул, и записал.

– Это четыре.

Взяв новый лист, он, морща лоб, стал быстро составлять реестр. Когда закончил, надписал пару строк на третьем листе и протянул их мне, ещё влажные. Первый, «Распоряжение», я крупным почерком подписал и передал ему. Второй, реестр закупок для фермы, и адрес его семьи в Бристоле, подвинул к себе. Дожидаясь, когда высохнут чернила, спросил:

– Кувшин свежего молока найдётся?

– Утреннее, – с готовностью кивнул он.

– Дай мне в дорогу.

Он вышел. Подув на чернила, я сложил бумагу и спрятал в отворот куртки. Вернувшись, Себастьян поставил в мою опустевшую суму кувшин молока, четверть круга сыра и вознамерился поместить туда же отчёты, но я возразил:

– Ты управляющий, ты и проверяй.

Затем, уже встав и приготовившись выйти, стукнул костяшками пальцев в стол, минуту подумал и сказал:

– Выделяю тебе в пожизненную собственность пол-акра земли. Хочешь – строй дом, хочешь – вскопай огород, грядки. Место, любое, сам выбери. Это пять.

И вышел во двор, к обступившим вход в дом непуганым, любопытным коровам. Вышел, повесил суму на плечо. И, указав на лошадь, на прощанье сказал:

– Лошадь тоже тебе оставляю. Владей. А я до замка пешком прогуляюсь.

Дневник Тарджумана

В какой-то час дошагав до замка, я прошёл мимо наполовину поднявшегося сруба бани и вошёл в зал. Мои все обедали. Человек сорок сидели за столом, переговариваясь, улыбаясь. Английская и заморская речь, мальчишечьи восклицания. Меня заметили лишь тогда, когда я прошёл и уселся на своём стоящим во главе стола троне. В разом создавшейся тишине я поставил на стол перед собой дорожную суму и сказал:

– Наверное, я единственный человек в Англии, который заплатил большие деньги, не зная за что!

И, встречая с улыбкой вопрошающий взгляд Эвелин, выставил на стол кувшин с молоком и выложил сыр.

– Милях в двух отсюда – добротная, из камня, скотная ферма. Входит, как оказалось, в имение «Шервуд»!

Кто-то рассмеялся за столом. Кто-то восхищённо-недоверчиво покачал головой.

– Коров около сорока. И один всеми забытый человек заботится о них, имея из еды только молоко и сыр, вот этот, который сам делает. Зовут его Себастьян, с сегодняшнего дня он управляющий фермой.

Приподняв кувшин, я налил молока в поданный Эвелин бокал. Она отпила глоток, передала Алис. Та отпила тоже.

– Изумительно вкусное молоко!

– Иного и не могло быть, – кивнул я. – Себастьян в своём роде человек-ребёнок. Искренний, простой, старательный, добрый. Такое же у него и молоко.

Алис и Луиза оживлённо-взволнованно переглянулись. Я, поймав этот взгляд, тихо порадовался за Томика с Эдвином.

– Томас, – сказала после этого Эвелин. – Тут, кажется, обнаружилась ещё одна тайна.

И она подвинула ко мне поднос с Кетцалькоатлем, почему-то перевёрнутый кверху дном. Да, глубокая кромка по всему краю подноса. И когда-то она была залита воском, и на расплавленный воск была наложена плотная серая бумага, производящая иллюзию плоского дна. В одном месте, от горячих колбас, воск потёк, и обнаружилось, что дно имеет углубление. Я поднял голову, нашёл взглядом Готлиба. Кивнул. Он проворно снялся из-за стола, взял поднос, немного подержал его над огнём в камине. Все сидящие за столом, и мальчишки тоже, притихнув, смотрели. Потом, подойдя к камню, на котором недавно стоял котёл с теми самыми горячими колбасами, стукнул и вывалил на него оплавленный по граням пласт воска. И, добыв из него плотный, из той же серой бумаги, конверт, принёс и положил на столешницу передо мной. Я взял нож и медленно разрезал конверт.

Разрезал. Достал из него тонкую стопку исписанных листов. Вытер салфеткой заблестевшие от прилипшего воска пальцы. Взглянул.

– Не английский и не арабский. Какой-то неведомый иностранный язык.

– Ярослав у нас шести языкам обучен, – сообщила неуверенно Власта.

Я тотчас отправил бумаги вдоль стола Ярославу. Он взял и вдруг вскрикнул:

– О!

И, перебрасывая листы из руки в руку, всё восклицал:

– О как! О!

Потом поднял голову, посмотрел на всех и объявил:

– Церковно-славянский, упрямо-наглядно!

Ещё раз взглянув, добавил:

– Пропись старая, до Петровской реформы. Но наш, русский!