Люди с платформы № 5

– Итак, вы выиграли, – сказала она. – Я совсем не ожидала услышать такое. И кем же вы работаете?

– Торгую фьючерсами на бирже в Сити. Вы знаете, что это значит?

– Да. Это означает высокомерного и самоуверенного кидалу. Нет! Главное забыла. Это означает богатого, высокомерного и самоуверенного кидалу, – уточнила Айона.

Пирс решил пропустить ее слова мимо ушей. И потом, он часто слышал подобные эпитеты.

– Когда-то я любил это занятие, но… теперь больше не люблю.

Пирс настолько привык к замалчиваниям и уклончивым ответам, что честность сказанного оставила на его губах какой-то странный привкус. Пожалуй, он рассказал о себе слишком много. Он быстро вернул тему разговора к попутчице.

– А вы, Айона, любите то, чем занимаетесь?

– Да. Очень люблю. Больше всего на свете… конечно, за исключением Би, – ответила она и снова прижала руки к груди, сверкнув самым вульгарным из своих колец, которое недавно оставило вмятину на ладони Пирса.

Крупный рубин в этом кольце вспыхнул, отбрасывая красные пятна на оконное стекло и делая его отвратительно похожим на место недавно совершенного преступления.

– За исключением Би? – переспросил Пирс.

– Это моя жена, – пояснила Айона. – Мы вместе уже тридцать пять лет. Поженились сразу же, как такие браки стали законными. Би – любовь всей моей жизни. А вы женаты?

– Да. Мою супругу зовут Кандида.

– Ничего себе! Это же… грибок, который вызывает молочницу! – воскликнула Айона.

– Можно подумать, что называться Би лучше! «Би-би» – не имя, а автомобильный гудок, ха-ха-ха! Вообще-то, на самом деле Кандида – это имя древней святой, – пояснил Пирс, повторив слова, которые часто слышал от жены. В переводе с латыни, между прочим, означает «белоснежная».

– Тогда это какая-то расистская молочница. И почему это, интересно, белый цвет является синонимом чистого, невинного, девственного, тогда как черный символизирует враждебность и депрессию?

Айона сердито посмотрела на Пирса, словно это он изобрел язык.

Поезд замедлил ход. Никогда еще Пирс так не радовался, увидев проплывающие за окном буквы «СЕРБИТОН».

Подходя к вокзальной стоянке, он нажал кнопку на брелоке, заставив свой автомобиль «порше-каррера» мигать фарами и всеми сигнальными огнями. Пусть прохожие видят: это идет успешный человек.

Пирс думал о правде, которую ненароком выплеснул в вагоне. Когда же он начал ненавидеть свою работу? С какого года, с какого месяца? Этого Пирс не знал. Все это проникало в него постепенно и касалось не только работы, а и всего образа жизни, личности, системы убеждений. И опутывало его изнутри, словно щупальца гигантского паразита, которого невозможно удалить, не убив одновременно и хозяина. Если теперь он больше не был биржевым торговцем, тогда кто же он такой?

Его работа имела несомненные плюсы. Без неправдоподобно высокой зарплаты и бонусов, к которым Пирс успел привыкнуть, он бы не смог ежемесячно вносить плату за «порше», не говоря уже об ипотечном кредите за дом. Два года назад они переехали из Уимблдона в менее престижный Сербитон, поскольку Кандиде захотелось иметь бассейн, теннисный корт и отдельное жилье для гувернантки.

Со сменой карьеры кое-что стало бы Пирсу не по карману. Вернее, кое-кто. Его жена. Подобно элитным автомобилю, костюму и часам, Кандида была символом статуса. Жена-приз. Доказательство того, что у него все получилось; вишенка на торте его новой, впечатляющей жизни.

А теперь вишенка затвердела, став куском цемента. Ловушкой, удерживавшей Пирса в той жизни, которая успела ему опостылеть.

Айона

Айона хорошенько подышала на пластинку, протерла ее рукавом и опустила на диск проигрывателя.

– Дорогая, ты помнишь эту песню? – спросила она, оборачиваясь к Би.

– Долли Партон. Слушая ее, я всегда вспоминаю вечер, когда ты впервые получила работу в журнале. В каком мюзикле я была тогда занята?

– В «Отверженных», – подсказала Айона, беря Би за руку и кружа ее в такт музыке. – Третья проститутка и случайная гостья на свадьбе. В антракте я проникла за кулисы, и мы в гримерной праздновали мою новую работу. Помнишь?

– Еще бы не помнить! Мы с тобой занимались любовью за стойкой, увешанной французскими мундирами. В свадебной сцене я пропустила свою реплику, отчего вся хореография пошла коту под хвост!

Би запрокинула голову и засмеялась, превратившись на мгновение в ту женщину, какой она была около тридцати лет назад.

Покупка дома оставила обеих на мели, и потому Айона не могла поверить своему счастью, когда ей предложили за деньги ходить на разные торжества и затем писать про это. Хобби, на которое она тратила почти все время, неожиданно превратилось в профессию.

– А помнишь, как мы с несколькими девицами из труппы отправились на обед? – спросила Айона. – Я тогда забралась на стойку бара и выплясывала. Каблучки у меня были шесть дюймов. И хористки из «Отверженных» пели «С девяти до пяти». Помнишь?

Айона говорила, а Би умело кружила ее в танце. Танцуя, они никогда не могли договориться, кто кого ведет.