Люди полной луны

— Что вы тут такое плетете, Иван Александрович? — высказал свое мнение директор ФСБ и, слегка прищурившись, посмотрел на Лапина. — Вот уж не думал, что вы в душе сказочник Андерсен.

— Вся информация, материалы следствия у вас. Решать тоже вам, сочтете нужным, опубликуете как ранее неизвестные работы Ганса Христиана Андерсена. Прикажете все забыть, забуду.

— Ну а куда же вы денетесь? — Директор неслабого ведомства с интересом посмотрел на подчиненного. — И вообще, Лапин, что ты здесь разумничался? Я все прочел, все понял и пришел к выводу, что для ФСБ это неинтересно, но материалы следствия настолько серьезны, что только нам этим и заниматься. Следовательно, материалы следствия нужно признать несерьезными, и отсюда вывод, что ты сказочник Андерсен. Можешь оставить свою фамилию, но слово «сказочник» обязательно, понятно?

— Да! — четко ответил Лапин.

— Ну и езжай к себе, там у тебя со ставропольцами дел на все ведомства России хватит. Я тебя даже в отпуск отпустить не могу, но на Москву двое суток даю, и еще… — Директор оживился. — Хочешь, настоящей сигарой угощу?

— Не хочу, — отрезал Лапин. — Я что, на пижона похож?

— Да нет, Иван Александрович, нет, что ты? — с ехидцей произнес директор и, достав из ящика стола изящную коробку лепесткового дерева, протянул ее Лапину со словами: — Возьми, здесь тридцать штук. Одна сигара стоит пятьсот долларов, будешь у себя в Краснодаре меня и других пижонов угощать. Это наш человек у президента США из ящика стола в домашнем кабинете позаимствовал. Краденые, одним словом.

Выйдя из кабинета директора ФСБ с коробкой драгоценных сигар в руке, Лапин покинул приемную и направился к Веточкину.

— Веточкин, отгадай загадку: все тайное становится явным или наоборот?

Веточкин с трудом оторвался от аналитического компьютера, встал и, устало потирая виски, предложил:

— Пойдемте, Иван Александрович, лучше коньяку выпьем. Я здесь рядышком, в «Савое», бар отличный приглядел.

Лапин и Веточкин вышли на улицу и направились в сторону Рождественки. У Лапина на лице застыло выражение рассеянной задумчивости.

— Вы сейчас, Иван Александрович, на Андерсена похожи, у вас такой мудрый вид, — заметил Веточкин.

— На кого? — Лапин с подозрением посмотрел на Веточкина и неожиданно предложил: — Слушай, Beточкин, плевать на савойский бар. Звони Хромову, тут в Москве и Миронов таганрогский, его в Генпрокуратуру вызвали. Давай где-нибудь тихо и солидно посидим, скромненько выпьем бутылок восемьдесят «святой воды» и разнесем к черту что-нибудь дорогое и частное. Вот я, например, знаю, где ресторан «Мексиканская кухня», а ты?

— Знаю… — По лицу Веточки на было видно, что он с энтузиазмом принял предложение Лапина и сосредоточенно просчитывает план действий. — Знаю, где «Мексиканская кухня»…, — Веточкин придержал Лапина за локоть и достал из кармана сотовый телефон. — Только вы, Иван Александрович, забудьте о нем. Вся разница между русской и мексиканской кухней в том, что у нас в пельмени мясо кладут, а у них жгучий перец. Я как-то шел мимо этого ресторана и видел, как оттуда пятеро чернокожих выходили после обеда.

— Ну и что? — удивился Лапин. — Ты расист?

— Дело не в этом. — Веточкин продолжал держать в руке телефон. — Они после этих пельменей стали белыми как мел.

— Ты, Веточкин, как только приедешь в Сочи, — стал советовать Лапин, — так сразу прямым ходом к начальнику УВД Краснокутскому иди и все, что знаешь про мексиканскую кухню, выкладывай ему, вот у вас разговор будет, заслушаешься.

— Ага, — согласился Веточкин, набирая номер Хромова, — Я в курсе.

Солнце проснулось и, по-детски делая вид, что еще спит, стало осматривать мир в районе Тверской улицы сквозь ресницы. Увиденное столь удивило солнце, что оно перестало скрывать свое пробуждение и уже более внимательно, хотя по-прежнему сонно, уставилось на Москву и на Тверскую улицу в районе Тверского бульвара, в частности…

Расхожее и ни на чем не основанное мнение москвичей о лоховитости провинциалов в сравнении с московской раскрепощенностью на этот раз не выдерживало критики. Впрочем, провинциалы правоохранительной наполненности, вместе с такими же московскими, прогуливающиеся в половине пятого yтpa по Тверской улице, тоже не выдерживали никакой критики.

В этот час Тверская улица чиста, улыбчива и почти пустынна. С нее уже слетел загар ночи, уехали спать или в другие места ребята, набитые деньгами до такой степени, что даже область заповедной детскости, живущей в каждом человеке, где прячется, чтобы залечить ушибы, душа, была занята под хранилище. Солнце скользило на роликах лучей по вымытой поливальными машинами улице, и казалось, что сейчас, вот-вот, со стороны Тверского бульвара… Впрочем, слюни воспоминаний никогда и ни на что не действуют, а коррозия безнадежности, как главный признак увядания, в них повсеместна.