Люди, которые всегда со мной

– Извини. – Вера зарылась лицом в грудь мужа, вдохнула знакомый запах лекарств – Петрос после работы всегда пах больницей. – Извини. Пойдем ужинать. Потом, когда дети уснут, поговорим. Все уже в курсе – и нани Тамар, и твои мама с папой. Пойдем.

Высоко над головой, царапая острыми крыльями подол неба, летели деревенские ласточки. «Заговор нани помог, – подумала про себя Вера, – раз ласточки летят высоко, значит, дождя не будет». Подумала – и улыбнулась своим мыслям. Надо же, она уже научилась предугадывать погоду по приметам.

После ужина пришла бабушка Лусинэ. Взрослые уложили детей, а сами расположились на старой лавочке под тутой. Оваким с Петросом курили, женщины тихо переговаривались. Настроение было безрадостное, все понимали, что настало время перемен. Бабушка Лусинэ приговоренно плакала, утирала краем фартука слезы. Тамар гладила подругу по плечу, утешала как могла. Солнце давно уже ушло за плечо Хали-кара, в воздухе разливалась долгожданная прохлада. Тень от дома, поначалу неуверенная и бестелесная, постепенно набралась силы и стремительно расползлась по чисто выметенному двору. Затопив все и вся, она тихо плескалась в ожидании ночи – заколдовывала ветер.

Витьке постелили в комнате Девочки. Притащили сверху раскладное кресло, поставили его так, чтобы дети могли спокойно шушукаться. Они заснули мгновенно, сморенные долгим, неспокойным днем. Это была первая ночь, когда Девочка уснула без игрушек и книжек – с Витькой ей было не страшно. Он был неотделимой частью ее семьи, ее мира, ее дома. Ее городка.

В первое воскресенье июля Марина его увезла.

Восточный ветер

Я лежу на старой скрипучей тахте и наблюдаю небо. Мама распахнула окна, впустила в дом ветер, и он теперь вытворяет что хочет: надувает шторы в воздушные паруса, громко хлопает ставнями, шелестит страницами красочного журнала. Дома пахнет ореховым вареньем, летним садом и совсем немного – речкой. Мы живем почти на краю Хали-кара, отсюда речку не видать, но, если открыть окна, можно ее услышать, а иногда даже почувствовать – запах талого снега, нагретых на солнце валунов и мокрого мха долетает до нас и недолго витает по дому.

Я лежу на старой скрипучей тахте и наблюдаю небо. Оно высокое, ослепительно-летнее, в молочной дымке облаков. Облака стремительно меняют очертания, словно играют в угадайку на скорость – только успел сообразить, что тебе показывают кораблик, как он распадается на две части и превращается в бабочку-капустницу.

Нани говорит, что по углам горизонта стоят восемь огромных узкогорлых кувшинов – медные, тяжелые, с нежным узором чеканной вязи. Каждый такой кувшин набит до краев ветром и крепко закупорен. Бог просыпается утром, открывает один кувшин и ставит его на бок. Ветер вырывается на свободу и целый день гуляет по земле – играет с облаками, шумит в кронах деревьев, нагоняет и разгоняет грозу, а вечером возвращается обратно. Бог журит его, если он плохо себя вел, загоняет в кувшин, закупоривает и ставит как надо, горлышком вверх.

– Поэтому никогда не знаешь, откуда завтра ветер подует, – вздыхает нани.

– Тамар, ты снова за свое? – хмурится дедушка.

– А что нани не так сказала? – спрашиваю я.

– Это просто легенды, никаких кувшинов за горизонтом нет!

– О восьми ветрах мне прабабка Тейминэ рассказывала! А ей рассказывала ее прабабка Нунуфар! Восемь поколений разве могут врать? – вскидывает голову нани. Косынка съезжает со лба, открывает седые волосы. Нани неспешно убирает выбившиеся пряди, снова берется за спицы. Она вяжет полосатый носок. «Квик-квик-квик», – стукаются друг о друга острые кончики спиц, «шур-шур-шур», – отматывается с клубочков шерстяная пряжа. Клубочков три – оранжевый, фиолетовый, зеленый. Носки получатся веселые – в полоску, и немного кусачие – когда стягиваешь их с ноги, ступня чешется, как от комариных укусов.

– Я не говорю, что ты врешь. Это сказки, легенды. Никаких кувшинов за горизонтом нет, – гнет свою линию дед.

– А если есть?

– Тогда почему мы их не видим?

– Наверное, много чести их видеть, вот и не видим, – отзывается нани.

Дед с шумом захлопывает книгу. Барабанит пальцами по колену. Хочет возразить, но косится на меня и передумывает. Снова раскрывает книгу.

Нани повязывает платок причудливым тяжелым узлом на затылке. Я люблю заплетать его бахрому в косички – она длинная, почти невесомая, шелковая на ощупь. Это очень старый платок, таких сейчас не делают и никогда уже не будут делать.

– И что, никому не увидеть этих кувшинов? – расстраиваюсь я.

– Если тебе удастся пройти под радугой, ты их увидишь, – отвлекается от вязания нани.

– То есть как?

– А вот так. Только тебе придется заплатить за это высокую цену. Человек не может безнаказанно пробегать под радугой. Поэтому те девочки, которым это удается, превращаются в мальчиков, а мальчики – в девочек.

– Тамар! – снова подает голос дед.

– Читай своего Ленина и не мешай нам, – возражает деду нани. – В Бога не веришь? Не веришь. Вот и не возмущайся.