Люди как боги. Когда спящий проснется

— Все одно к одному! Этот Спящий, в которого так верят все эти дураки!… Ведь я знаю всю его историю, я всегда любил историю. Когда я был мальчиком, то читал еще печатные книги. Пожалуй, вы не поверите мне. Я думаю, вы и не видели ни одной — все они успели, пожалуй, рассыпаться в прах, если только Санитарная компания не сожгла их раньше, чтобы пустить на выделку облицовочной плитки. Но при всех недостатках они имели и хорошую сторону. Из них можно было действительно научиться кое-чему. Эти новомодные пустомели — Болтающие Машины… Вам, я думаю, они тоже надоели: их легко слушать, а еще легче сейчас же забыть все, что услышал. Но я знаю всю историю Спящего.

— Вы, пожалуй, не поверите мне, — сказал нерешительно Грэхэм, — но я до того невежествен и притом обстоятельства сложились для меня до того странно, что я ровно ничего не знаю об этом Спящем. Кем он был?

— Да что вы! — удивился старик. — А я знаю. Я все знаю. Он был так себе, незначительной личностью и связался с легкомысленной женщиной, бедняга. А потом впал в летаргию. Еще и теперь есть старинные картинки, темные такие, фотографии, как их называют, на которых он изображен спящим: им будет уже полтора гросса лет, полтора гросса лет!

«Связался с легкомысленной женщиной, бедняга», — повторил про себя Грэхэм. — Продолжайте, — добавил он громко.

— У него был, видите ли, двоюродный брат, по фамилии Уорминг, одинокий и бездетный, составивший большое состояние спекуляциями на только что появившихся тогда идемитных дорогах. Вы слышали, конечно? Нет? Странно. Он скупил все патенты и организовал большую компанию. В те времена были еще гроссы гроссов различных индивидуальных предприятий и мелких компаний. Гроссы гроссов! Его дороги убили старые, железные, в две дюжины лет; скупив их, он обратил их в идемитные. Не желая раздроблять свое громадное состояние или устраивать акционерную компанию, он завещал все Спящему и назначил особый Опекунский Совет. Он думал, что Спящий никогда не проснется, что он будет спать, пока сон не перейдет в смерть. Он был в этом уверен — и ошибся. А тут еще один американец из Соединенных Штатов, у которого погибли оба сына при кораблекрушении, тоже завещал Спящему все свое состояние. Таким образом, у Опекунского Совета оказалось состояние, равное примерно дюжине мириадов львов, если не больше.

— Как его звали?

— Грэхэм.

— Да нет, я говорю про того американца.

— Избистер.

— Избистер! — воскликнул Грэхэм. — А ведь я даже не знал его имени.

— Ничего удивительного, ничего удивительного! — возразил старик. — Не многому люди выучиваются в нынешних школах. Но я все знаю о нем. Это был богатый американец, родом из Англии, и он оставил Спящему, пожалуй, еще больше, чем Уорминг. Каким образом составил он состояние? Вот этого я уж не знаю точно. Кажется, изготовлял картины машинным способом. Одним словом, он разбогател и завещал все свое состояние Спящему. Так было положено начало Совету. Вначале это был просто Опекунский Совет.

— Каким же образом он получил власть?

— Ах, ну, как же вы не понимаете! Деньги всегда идут к деньгам, а двенадцать голов всегда умнее одной. Они действовали очень умно. Благодаря деньгам они направляли политику, как им хотелось, и продолжали увеличивать капитал, пуская его в оборот и устанавливая тарифы. Капитал все увеличивался и увеличивался. Эти двенадцать опекунов действовали под фирмой Спящего, под видом компаний и прочими способами. От его имени заключали юридические акты и сделки, покупали партии, газеты, все на свете. Послушайте историю этих времен — и вы увидите, как власть и значение Совета все росли и росли. В его руках скопились наконец биллионы львов, все достояние Спящего. И подумать только, что всему этому положили начало прихоть и случайность — завещание Уорминга, а потом гибель сыновей Избистера!

— Какое странное создание — человек! — продолжал старик. — Удивительно только, что Совет так долго действовал единодушно. Целых двенадцать человек. И с самого начала все действовали заодно. А все-таки они пали. Во времена моей молодости Совет был для нас то же самое, что для невежды бог. Мы не смели и подумать, что они могут поступить плохо. Об их женщинах мы и мечтать не могли. Теперь я стал умней. Странное, право, существо — человек. Вот, например, вы. Человек молодой — и ничего не знаете, а я, семидесятилетний старик, которому простительно и забыть половину, объясняю вам все это.

— Да, семьдесят, — продолжал он, — семьдесят… И я еще хорошо слышу и вижу, слышу лучше, чем вижу. И голова у меня ясная, и я всем интересуюсь… Семьдесят… Странная вещь — жизнь. Мне было двадцать, когда Острог был ребенком. Я отлично помню его еще задолго до того, как он встал во главе Управления Ветряных Двигателей. С тех пор многое переменилось. Ведь и я ходил когда-то в синем. И вот я дожил до нынешних дней, чтобы увидеть этот бунт, и мрак, и смятение, и груды мертвых тел на улицах. И все это — дело его рук! Его рук дело!

И он начал тихо бормотать что-то непонятное — по-видимому, хвалил Острога.

Грэхэм задумался.