Люди из захолустья

- Ну, давай походим, - сказал он. - Как вы там живете?

Конечно, все обижены, что Коля не пришел, и даже праздничные пельмени отменили из-за него. Дюнька - и тот удивляется, где дядя Толя (он так и не научился еще выговаривать звук "ка"). Катюша ушла с горя на вечеринку на свои нотариальные курсы. Вот возьмет и заведет там себе ухажера!

Ну, этого-то Соустин не боялся, чтобы его святая Катюша...

- Правда, наверно, она с Мишей спит давно, - простодушно подтвердила Люба.

Соустин притворно ужаснулся:

- Ка-ак?

Люба не сразу поняла, ее исчерна-серые глаза светились на него по-детски. Вдруг она поклонилась, и хохот высыпался из нее, такой сотрясающий, такой ослепительный до слез, что Соустин едва удержал ее на своей руке. "А ты не смеши, не знаешь?" Но ему нравилось, что она такая, какие-то обуревающие, удивительные для нее самой порывы проносились через нее. И к Любе очень шло ее серебристо-серое платье, задуманное под цвет глаз.

Они зашли посидеть в отдел информации. Никого не было, комнату промывало через форточку душисто-морозным ветром, внизу пролетали ночные праздничные автомобили, и глухо, будто уже отжитая, вчерашняя, доносилась музыка из секретариата.

- А ты опять выпил? Вот на это находишь время...

Тягостно было хитрить перед ней. Но ведь Катюша, соскучившись, могла не вытерпеть и завтра вечером залететь к нему сама. А Ольга, пряча в мех губы, будет одна ходить в счастливом переулке... Соустин присел на краешек стола.

- Ты там скажи, пожалуйста, все Катюше, чтобы она не сердилась. Как освобожусь, - наверно, послезавтра, - сейчас же приду.

- Ну, приходи, Коля, хоть послезавтра.

Какие они были все нехитрые и славные, обитатели полуподвальной замоскворецкой квартирки! Даже на раскаяние перед ними Соустин не имел права: слишком далеко ушел в своих изменах и метаньях. Под музыку гладил плечи Любы. Все равно, все равно... А Люба и не замечала этого, очарованно задумавшись под музыку. И музыка играла в каких-то чудесных пловучих дворцах...

Люба вздумала его удивить:

- Знаешь, Коля, я в кружке текущей политики заниматься начала!

В отдел вдруг вошел Зыбин. Он, видимо, искал Соустина, но, увидев его с женщиной, заколебался.

- Я вас, собственно, на одну минуту...

Люба, покраснев, покорилась и степенно вышла. Зыбин откашлялся; из-за кашля проглянуло отрезвело-серое утро и те же опостылевшие, не дающие жить тревоги.

- Скажите, вы отправляли подпередовую в набор? Вы знаете, почему я вас спрашиваю?

- Да, знаю.

- Скажите, когда вы посылали, там была вычеркнута фраза?

- Была. Я даже указал на это товарищу Калабуху.

- А, вы ему даже указали?

Соустин почувствовал, что это зря выскочило,

- Я вообще ему сказал...

- Так.

Соустин посмотрел вопрошателю в глаза. Тот совсем не походил на карающего судью; скорее Зыбин имел вид товарищески-опечаленный. И русый хохолок его напоминал о простоватых, славных ребятах-физкультурниках.

Может быть, именно эта простоватость вызывала желание возражать, противоречить:

- Но ведь товарищ Калабух достаточно... (Соустин не договорил: авторитет Калабуха, вескость его имени должны были разуметься сами собой). И если он оставил фразу, значит целиком брал ответственность на себя.

Зыбин нисколько не раздражился.

- Видите ли, эта фраза, как бы сказать... (Он, должно быть, собрался разъяснять, но Соустин, предупреждая его, кивнул в знак понимания.). Вот. Прикиньте теперь наш тираж: до скольких читателей она дойдет и как она их мобилизует? Надо подумать, вправе ли мы позволять товарищу Калабуху брать на себя такую ответственность.

Он говорил, несомненно, мягче, терпеливее, чем было нужно: играла музыка, и разговор вдобавок происходил с беспартийным. Беспартийные же, как казалось Соустину, в какой-то степени всегда подразумевались в стороне от самого главного, действенно-решающего (закрытые партсобрания!). Тягостно порой ощущалось это терпеливое снисхождение!

У Соустина вырвалось неожиданно:

- Мне бы хотелось поговорить с вами, товарищ Зыбин, и серьезно.

В нем поднялись все смятения этого возбужденно-торжественного и противоречивого вечера. Под музыку они были непереносимы, они требовали немедленных поступков. Бурная решимость охватила его.

- Ну, ну! - подбодрил Зыбин.

(Но лживая косинка почудилась в его глазах, почти страх. Может быть, он знает, давно и все знает об Ольге и сейчас ждет отвратительного признания?) Соустин заспешил:

- Дело в том, что и к газете и к каждому из нас, товарищ Зыбин, жизнь предъявляет новые требования. Трудно и невозможно работать по-старому. Звучание наших слов...