Люди и кирпичи. 10 архитектурных сооружений, которые изменили мир

«Дым, как в аду, суета, как у Вавилонской башни, шум, как при светопреставлении!»{25} Так Томас Карлейль описывал в своей нашумевшей «Истории французской революции» падение Бастилии. И здесь снова возникает Вавилон – но уже не как символ тирании, а как синоним упомянутого в Библии «смешения». Карлейль, агиограф Фридриха Великого, не был сторонником демократии – как сути вавилонского смешения языков – и не особенно жаловал революционеров, воспринимая их в худшем случае как обезумевшую толпу, а в лучшем – как предмет насмешек. Сумасшедший «парикмахер с двумя зажженными факелами» поджег бы «селитру в арсенале», если бы не женщина, с визгом выскочившая оттуда, и не один патриот, несколько знакомый с натурфилософией, который быстро вышиб из него дух (прикладом ружья){26}, – так залихватски Карлейль описывает сцены взятия Бастилии. Однако стремление выставить революционеров отребьем и чернью больше говорит о его собственных страхах и предубеждениях, чем о французской революции. Он сам – настоящий вавилонянин, полагающий, что творец, зодчий должен быть лишь один – Бог или монарх – и смешавшийся народ не должен ему докучать.

Так или иначе, Бастилию сокрушило не вавилонское смешение, а народный протест против архитектуры угнетателей. Если какое-то из зданий и заслуживало того, чтобы называться современной Вавилонской башней (модель вторая, тиранический режим), так это она – суровая крепость с восемью башнями, «лабиринт мрачных помещений, первое из которых было построено 420, а последнее – 20 лет назад»{27}. В глазах французов она, бесспорно, выступала символом деспотизма, а потом, после взятия, символом свободы. Образ Бастилии, как и Вавилонской башни, был неоднозначным, и революция сумела выдвинуть на первый план его светлые черты. Однако во многом они оказались выдумкой.

Несмотря на слухи о камерах, забитых невинными, прикованными к гниющим скелетам, при штурме в Бастилии обнаружилось лишь семь заключенных: четверо фальшивомонетчиков, один сумасшедший и двое аристократов, сидящих за сексуальные домогательства. Никто из них не подходил на роль узника режима. Штурм был в значительной мере вдохновлен сочинениями заключенных прошлого – в частности, Вольтера, Дидро и нескольких авторов сенсационных скорбных мемуаров, – а после оправдан изобретением таких колоритных персонажей, как Железная Маска (прототипом для которого послужил настоящий заключенный) и вымышленный граф де Лорж. Этот граф был своего рода массовой галлюцинацией, вызванной отчаянным желанием народа подвести базу под свои революционные убеждения. Очевидцы клялись, что своими глазами видели, как он, с длинной белой бородой, сгорбленный после 40 лет заключения, спотыкаясь и подслеповато, словно крот, щурясь на солнце, вышел из дымящихся развалин. К 1790 году этот вымышленный узник стал такой знаменитостью, что от его имени успели написать несколько повестей о несправедливом заточении, а его восковая фигура выставлялась в знаменитом собрании Филиппа Кюртюса.

Самой башне была уготована долгая посмертная жизнь в качестве двойного символа – тирании и свободы. И хотя практичный землевладелец Пьер-Франсуа Паллуа почти сразу же сровнял ее с землей, камни Бастилии разошлись на сувениры в память об избавлении от тирании. Осколки камней носили в кольцах и серьгах, из переплавленных ржавых цепей чеканили медали, а Паллуа, из нувориша превратившийся в преданного сына революции, финансировал из своего внушительного состояния огромные модели Бастилии, высеченные из ее каменных блоков. Эти камни, которые он называл «реликвиями свободы», были разосланы под охраной «апостолов свободы» по всем 43 департаментам Франции, где их встретили (в большинстве случаев) с большими почестями. «Франция – это новый мир, – провозгласил Паллуа в своей речи в 1792 году, – и чтобы его сберечь, необходимо рассеять как можно шире осколки нашего былого рабства»{28}. Верный своему слову, он продолжил начатое: разоряясь на этом грандиозном предприятии, разослал каменные плиты разрушенной Бастилии с выбитой на них Декларацией прав человека по всем 544 округам Франции. Однако и на этом путешествие Бастилии не закончилось. Словно подхваченные ветром вирусы заразной болезни, невидимые фрагменты разрушенной башни распространились еще шире, далеко за пределы страны и XVIII столетия, на якобы не подверженный изменениям Восток – на пустоши Междуречья, где когда-то возвышалась Вавилонская башня.

«Там, где так тесно сплетаются прошлое и настоящее, незаметно перестаешь различать привычные отрезки времени». Так с клише о неизменности восточного уклада начала в 1911 году свои путевые заметки о Месопотамии «От Мурата до Мурата» Гертруда Белл – исследовательница, археолог, политическая советница и шпионка.