Люди и кирпичи. 10 архитектурных сооружений, которые изменили мир

Вспыхнувшую у Ганса Касторпа любовь к санаторию разделили дизайнеры по всей Европе, применявшие принцип «оптической гигиены» (позаимствуем термин у профессора Баухауза Ласло Мохой-Надя) ко всем зданиям подряд – и общественным, и жилым. Большие окна, плоские крыши (для солнечных ванн, даже не в самом солнечном климате), хромированная мебель и белые стены усиливали сходство с больницей, а архитекторам придавали облик лабораторных ученых, который ассоциировался теперь с медицинской профессией. Метафора стала настолько шаблонной, что ее начали высмеивать. «Современный человек родится в клинике и умирает в клинике, так пусть и живет как в клинике!» – писал Роберт Музиль в «Человеке без свойств»{186}. Гигиена превратилась в выразительный модернистский стилистический прием, выступающий проводником самых разнообразных идей. К эстетической функции новизны и чистоты добавлялось, например, снятие нервного напряжения, создаваемого современным городом, как в безмятежно белом санатории для нервнобольных в Пуркерсдорфе близ Вены, истинной столицы невроза. В этом санатории лечились в свое время Малер, Шенберг и Шницлер. В более зловещем смысле гигиена могла означать и расистскую гигиену – евгенику, как мы уже убедились на примере Пекема. С другой стороны, она могла олицетворять отказ от мещанского нагромождения в интерьере и неравномерного распределения отходов индустриального общества, как показывает другой пример – знаменитый санаторий в голландском Хилверсуме под названием «Зоннестрал» («Солнечный луч»).

Построенный Яном Дейкером и Бернардом Бейвутом между 1925 и 1931 годами, санаторий представляет собой почти невесомую цементную конструкцию, воспевающую целительную силу света. Под светом в данном случае подразумевалось и политическое просвещение, поскольку санаторий был не курортом для богачей, а здравницей профсоюза гранильщиков алмазов – самого крупного и состоятельного из голландских профсоюзов. Гранильное дело было прибыльным, но опасным, поскольку алмазная пыль, образующаяся в процессе огранки, поражала легкие. И было вполне справедливо, что деньги, вырученные от продажи этой пыли, пойдут на строительство сияющего санатория, где рабочие будут дышать целительным сосновым ароматом окружающих лесов.

Финсберийский лечебно-оздоровительный центр появился на свет на волне международной популярности социально ориентированного, гигиеничного, современного дизайна. Самый знаменитый из сотрудников проектировавшего его бюро – Бертольд Лубеткин имел безупречное модернистское происхождение: родился в богатой еврейской семье в грузинском Тифлисе в 1901 году, в 1917-м отправился в Москву изучать искусство и наблюдал революцию из окна своей комнаты. Раннее столкновение с политическим радикализмом и бурлящая творческая атмосфера революционной России оставили неизгладимый отпечаток на его архитектурном творчестве: он всегда помнил время, «когда история крушила рамки обыденного», как «безграничную, упоительную радость». Более поздняя сталинская доктрина Лубеткина не прельщала, и он с сожалением добавлял, что свобода «оказалась недолгой»{187}. После десятилетних переездов по Европе и недолгой учебы в Париже у ведущего специалиста по строительству из железобетона Огюста Перре, учеником которого был и Корбюзье, в 1931 году Лубеткин перебрался в Лондон.