Люди и атоллы

— Около ста тысяч, но по меньшей мере треть составляют военные. Кроме того, в общее число входят сезонные рабочие, занятые на военном строительстве.

Автобус мчался под палящими лучами солнца по прекрасной асфальтированной дороге. Мы направлялись к южной оконечности острова. Справа до самого горизонта простиралась сверкающая гладь океана. Слева тянулась холмистая местность, покрытая травой танган-танган. Там росли деревья — несколько разновидностей пальм, панданусов, гибискусов.

Проехав еще несколько километров, пассажиры автобуса оживились: мы приблизились к бухте Умтак, где некогда высадился Магеллан. Для филиппинцев это весьма важный пункт экскурсии, ведь именно этот знаменитый мореплаватель открыл их архипелаг. Правда, он вскоре погиб на маленьком острове Мактан от руки вождя Лапулапу.

Мы с удовольствием вышли из автобуса. С океана веял легкий прохладный бриз. В центре живописной деревеньки стоял обелиск, увековечивший память о высадке здесь португальского морехода. Он не представлял собой творения хорошего вкуса и не вызывал никаких эстетических чувств. Однако, если верить историческим свидетельствам, на этом месте для испанцев завершилось тяжелейшее плавание через просторы Тихого океана и, таким образом, осуществилось его покорение.

Судьба распорядилась так, что Гуам — этот крошечный кусочек суши — стал главным свидетелем свершения одного из самых великих деяний в истории человечества до наступления эры проникновения человека в космос, так как покорение Тихого океана «скорлупками» Магеллана не идет ни в какое сравнение с плаванием X. Колумба. Судьба уготовила Магеллану куда более суровые испытания, чем его великому предшественнику. Ведь X. Колумб на его заново оснащенных и прекрасно снабженных всем необходимым судах шел через океан всего 33 дня, причем за неделю до высадки в Новом Свете плавающие в море водоросли, куски деревьев и птицы утвердили его во мнении, что он приближается к суше. Экипаж Колумба был полон сил, здоровья и прекрасно снабжен провиантом. Неизвестные страны ждали их впереди, позади Колумб оставил знакомые родные берега и возможность туда вернуться.

Тем временем Магеллан, как писал С. Цвейг, «устремляется в неведомое, и не из родной Европы, не с насиженного места плывет он туда, а из чужой, суровой Патагонии. Его люди изнурены многими месяцами жестоких бедствий. Голод и лишения они оставляют позади себя, голод и лишения сопутствуют им, голод и лишения грозят им в будущем. Изношена их одежда, в клочья изодраны паруса, истерты канаты. Месяцами не видели они ни одного нового лица, месяцами не видели женщин, вина, свежего мяса, свежего хлеба, и втайне они, пожалуй, завидуют более решительным товарищам, вовремя дезертировавшим и повернувшим домой, вместо того чтобы скитаться по необъятному океану. Так плывут эти корабли — двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят дней, и все еще не видно земли, все еще никаких признаков ее приближения! Тысячи и тысячи часов плывет флотилия Магеллана среди беспредельной пустыни… Ошибочными оказались все расчеты расстояний, произведенные там, на родине, Руи Фалейро. Магеллан считает, что давно уже миновал Сипанго — Японию, а на деле пройдена только теперь неведомого океана, которому он из-за царящего в нем безветрия навеки нарекает имя il Pacifico — Тихий.

^{Географическая «карта» из палочек (Маршалловы острова)}

Для флота Магеллана это был покой смерти, так как уже давно мореплавателей мучит голод. До последней капли выпито вино, а пресная вода загнила в грязных бочках, бурдюках и издает такое отвратительное зловоние, что несчастные вынуждены затыкать носы, прежде чем смочат себе горло мизерной дневной порцией жидкости. Все глубже западают щеки, глаза теряют блеск. На кораблях уже не моряки: по палубам едва передвигаются тощие человеческие тени.

Сухари — единственная их пища наряду с рыбой, наловленной в пути, — давно уже превратились в кишащую червями, серую, грязную труху, вдобавок загаженную испражнениями крыс, которые, обезумев от голода, набросились на последние жалкие остатки продовольствия. Тем яростнее идет охота за отвратительными животными, и, когда моряки с остервенением преследуют по всем углам и закоулкам пожирающих остатки скудной пищи разбойников, они стремятся не только истребить их, но и продать эту считающуюся изысканным блюдом мертвечину: полдуката золотом уплачивают ловкому охотнику, сумевшему поймать одного из отчаянно пищащих грызунов, и счастливый покупатель с жадностью уписывает омерзительное жаркое»[2].

И далее писал Пигафетта, хронист экспедиции: «Наконец, дабы не умереть с голоду, мы стали есть куски воловьей кожи, которой с целью предохранить канаты от перетирания была обшита большая рея. Под долгим действием дождя, солнца и ветра эта кожа стала твердой как камень, и нам приходилось каждый кусок на четыре-пять дней вывешивать за борт, дабы хоть немного ее размягчить. Лишь после этого мы слегка поджаривали ее на угольях и в таком виде поглощали»[3].