Лючия, Лючия

Я всегда любила время между Рождеством и Новым годом, потому что у нас практически нет работы в это время. Тот, кто хотел новое платье, уже позаботился об этом, и к Сочельнику платья сшиты, отглажены и отправлены заказчикам. Но предполагалось, что это Рождество я буду справлять как замужняя женщина. У меня полно вопросов, на которые нет ответов. Что случилось с Джоном? Я до сих пор не могу нормально спать с того момента, как он объявился у нашей двери. Если бы я только могла понять, почему он меня бросил, то смогла бы продолжать жить дальше спокойно.

Большинство моих друзей пытаются не поднимать эту тему. Наверное, потому что они не хотят смущать меня, но я подозреваю, что они уверены, что есть во мне некий изъян, нечто, из-за чего я сама привлекаю к себе несчастья. Я заслуживаю всего, что произошло со мной. Я своими собственными руками сучу нить своей жизни, и только мне под силу распутать этот клубок.

Меня вызывали на допрос в полицию, которая, воспользовавшись всем позором моего положения, добавила мне страхов. Что если они думают, что я знала что-то о делах Джона? Я пригласила единственного адвоката, которого знаю лично, – мужа Арабел, Чарли Дрескена. Он подтвердил мои опасения и сказал, что будет на допросе вместе со мной, и что мне следует держать его в курсе хода следствия. «Тебе не стоит скрываться», – сказал он мне. Возможно, это правда, но почему это единственное, чего мне на самом деле сейчас хочется?

Полицейские не рассказали Чарли всех подробностей противозаконных дел Джона, но упомянули, что они были очень серьезными. Полицейские запросили у меня подробный список всех вещей, которые когда-либо Джон мне дарил. Они также потребовали расписание нашей светской жизни, включая времена и места, настолько подробно, насколько я смогу вспомнить. Для меня это не составило никакого труда, потому что с каждого нашего выхода я оставляла какие-нибудь вещицы на память: программка с выступления сестер Макгуайр накануне Нового года; меню из ресторанов; спичечные коробки; нацарапанные на фирменных салфетках стихотворения; даже засушенные розы, сорванные в садике в Монтоке в тот самый день, когда мы впервые занимались с ним любовью. Как невыносимо мне смотреть на все эти вещи.

Пока полицейские сопоставляли все полученные сведения, я начала свое собственное расследование. Образ одного человека неотступно преследовал меня на протяжении нескольких последних месяцев. Я часто посещала и полюбила мать Джона, миссис О'Киф, и она в свою очередь привыкла ждать моего прихода. Даже несмотря на то, что она не могла говорить, она была полна сил и отдавала себе отчет во всем, что происходит вокруг нее. Я беспокоилась за нее в выходные. Джон Тальбот все еще в тюрьме, но я сомневаюсь, что ей известно, что с ним стряслось.

Когда я иду от железнодорожной станции к входу в «Кридмор», то раздумываю, что буду рассказывать миссис О'Киф. Сегодня в приемной работает уже знакомая мне медсестра, но когда я здороваюсь с ней, вместо того, чтобы помахать мне в знак приветствия рукой, как она обычно делает, она спрашивает:

– Чем могу помочь?

Меня осеняет мысль, что я всегда приходила сюда вместе с Джоном, поэтому, возможно, она не узнает меня, когда я пришла одна.

– Могу я повидать миссис О'Киф?

На ее лице вместо дружелюбия появляется обеспокоенность:

– Разве никто не сказал вам?

– Что? – Мое сердце замирает.

– Она умерла.

– Когда?

– Минутку, я только проверю. – Она просматривает регистрационный журнал. – Сильвия О'Киф умерла шестого ноября.

Я не говорю ни слова медсестре, а просто разворачиваюсь к двери. Но прежде чем я смогу уйти, мне необходимо выяснить одну вещь.

– Извините, что отвлекаю вас, – поворачиваясь на сто восемьдесят градусов, говорю я. – Но… она была одна?

Медсестра протягивает руку и гладит меня по плечу:

– Нет, ее славный сын был с ней рядом, когда она умерла.

Шестое ноября? Почему Джон не сказал мне, что его мать умерла? Каким надо быть человеком, чтобы скрывать такое?

Сегодня первый день моего возвращения на работу после рождественских каникул. Во время обеденного перерыва я встречаюсь с Чарли Дрескеном рядом с полицейским участком на Шестьдесят седьмой улице. Когда мы входим в участок, Чарли говорит что-то офицеру, сидящему за конторкой. Потом я иду за ним в маленький кабинет, где нас любезно приветствует приятный детектив – итальянец примерно папиного возраста, на его груди приколота карточка с его именем: «М. Каселла». Я начинаю свой рассказ о том, что ходила к миссис О'Киф. Ему уже известно о ее смерти.

– Мисс Сартори, как долго вы были знакомы с Джоном Тальботом?

– Год.

– Вам известно только одно его имя?

– А что, есть другие? – в смятении спрашиваю я.

– Он использовал пять вымышленных фамилий, но имя всегда оставалось Джон. О'Баннон, Харрис, Эктон, Филдинг и Джексон – вот его фамилии. Словно в детективе, не так ли? – улыбается следователь, но мне совсем не до улыбок. – Хм. Он сказал вам свое настоящее имя.

Я не реагирую на замечание детектива, но меня обжигает осознание того, что правдой, которой Джон поделился со мной, было только его имя.