Лючия, Лючия

– Ой, ну, это уж слишком. Мы ведь только хотим, чтобы ты была счастлива, Лю.

– Я не ваша собственность. Вы… да вы просто стая обезьян, по крайней мере, ведете себя не лучше. Все вам шуточки, да?

– Мама, кажется, проклятье Катерины все-таки существует, – бормочет Роберто.

– Замолчи! – шикает на него мама.

– О чем это ты говоришь? – спрашиваю его я. Потом смотрю на маму, испепеляющую взглядом Роберто. – Что за проклятье Катерины?

– Роберто. Язык твой – враг твой, – укоряет отец.

– Папа, о чем говорит Роберто?

– Ни о чем. Так, вздор. Забудь. – Мама отодвигает от себя тарелку и откидывается на спинку стула.

Эксодус ставит локти на стол:

– Кто-то проклял нашу сестренку? Это венецианец, как папа, или барезец[13], как мама?

– Только барезцы знают, как управляться с таким оружием, – говорит Орландо.

Снова мои братья смеются. Я смотрю на папу:

– Почему ты мне ничего не рассказывал?

– Я не позволяла ему, – восклицает мама. – Иногда лучше быть в неведении, чтобы собственными мыслями не привлекать беду.

– Лучше уж знать, – возражаю я.

– Нет никакой необходимости. От секретов бывает много пользы. Помнишь мою тетю Николетту? У нее одна нога была короче другой. Какая была польза рассказывать об этом жениху до свадьбы. Это могло стать причиной их размолвки. А так они прожили вместе пятьдесят семь лет.

– Пусть, но я другая, мама. Я хочу знать.

– Какая тебе разница? Проклятье, оно и есть проклятье, – мама делает глоток вина из папиного бокала.

– Это все венецианцы, – начинает папа. – Много лет назад мы с моим братом Энцо жили в Годега ди Сант-Урбано – поместье между городом Тревисо и Венецией. Нам было около двадцати, и мы были фермерами. Наше поместье находилось в плодородной долине; весной и летом там можно было выращивать любые овощи. Но у нас была мечта. Мы собирали урожай кукурузы и отвозили его на открытый рынок в Тревисо. Отличный был рынок. Чем там только не торговали: овощами, фруктами, рыбой – всем, что душе угодно. Постепенно мы скопили денег и в 1907 году поехали в Америку. Мы хотели создать собственный рынок, наподобие того, что мы видели в Тревисо. Энцо и я были командой. Приехав в Америку, мы придумали имя нашему рынку. Переделали английское слово на итальянский манер, чтобы даже в названии чувствовалась Италия. «Гросерия». Потом в доме моей кузины я встретил вашу мать, а Энцо в Маленькой Италии[14] познакомился с девушкой по имени Катерина.

– Папа, мы знаем все про твоего брата. – Мне не хочется слушать папины истории о прошлом нашей семьи. – Мы знаем, что вот уже много лет вы даже не разговариваете. Мы знаем, что он фермер в Пенсильвании, но никогда не встречались ни с ним, ни с нашими двоюродными братьями и сестрами. И все потому, что вы никак не можете простить друг друга. Но какое это имеет отношение к проклятью?

– Мама и твоя тетя…

Мама громко возмущается:

– Не смей называть ее «тетей». Она не достойна называться нашей родственницей.

– Мама с Катериной не ладили.

– Пап, это слишком мягко сказано. Я помню, как они надрывались, пытаясь перекричать друг друга, – вставляет Роберто.

Папа продолжает:

– Нехорошо это было. Из-за этого мы с Энцо и поссорились, и уже не смогли восстановить былые братские отношения. Поэтому мы решили прекратить наше партнерство и бросить жребий. Монету. Победитель получал право выкупить «Гросерию» и этот дом, а проигравший должен был забрать деньги и покинуть Нью-Йорк.

Анджело хихикает:

– Кошмар, мы могли стать фермерами в Пенсильвании.

– Фермер – почетное занятие, – не соглашается с ним Эксодус.

– В то время ваша мама была беременна Лючией. Это случилось летом 1925 года. Проиграв, Энцо расплакался. А Катерина пришла в бешенство, начала кричать. Тогда она и наложила на тебя проклятье, – поворачивается ко мне папа.

– Я не верю, что кто-то может насылать проклятье. Это какое-то итальянское вуду, – усмехаюсь я.

– А что за проклятье, папа? – спрашивает Анджело.

– Она сказала, что Лючия умрет от разбитого сердца.

– Ненавижу ее, – ворчит мама.

– И вы на самом деле верите, что расторжение помолвки – следствие этого проклятья?

– Похоже на то, – хмурится Роберто.

– Подождите-ка! Я сама ее расторгла. Никто меня не заставлял. Ни одна ведьма не совалась в дверь с отравленным яблоком, ни одной странной птицы не оказывалось на подоконнике, и я ни разу не проходила под лестницей, так что давайте забудем об этом. Проклятье не имеет к размолвке никакого отношения, – делаю я рукой такое движение, словно отгоняю от себя муху.

– Но тебе действительно не везет с мужчинами, – ласково говорит Орландо. – Вспомни Монтини, который грозился броситься на машине в океан с моста, ведущего в Джерси.

– Я тут ни при чем. Он был ненормальным, – защищаюсь я.

– А что произошло с Романом Тальфаччи? – спрашивает Орландо.

– Это я его побил. Он оскорбил Лючию, так что это – моя вина, – объясняет Эксодус.