Любви все роботы покорны

Растерянность вопиет из нее.

– Как ты мог, Билл! Как ты мог!

– Она всего лишь натуристка, Ва, – говорю я.

– Натуристка! – Она фыркнула, словно муха залетела ей в горло.

Она обхватывает плечи руками.

– Они отвратительны!

Мое плечо дергается в намеке на пожатие.

– Прости, я не разделяю предрассудков общества.

– Да уж, не разделяешь! – шипит Ванесса. – Я смотрю, ты проникся идеями ренегистов достаточно глубоко – на глубину вагины этой похотливой шлюхи!

Передо мной встает вагина Серены – вся ее сочность.

Как предупредительно, как надежно принимало меня ее нутро: словно банковский служащий, что оформляет крупных размеров вклад, как клуша-наседка, что собирает разбежавшихся цыплят. За окном ночь прочерчивают белые линии воспламененных газов – пассажирские лайнеры воспаряют на Марс.

– О, Билл! – поворачивается ко мне Ванесса. – Она совсем не модифицирована, понимаешь – совсем!

Ее трясет. Я тушу сигарету о голову кхмерского божка.

Поднимаюсь из кресла; принимаю ее в объятия, как несчастного ребенка.

– У нее всего одно сердце, череп не защищен титаном, не продублированы схемы!

Жена рыдает.

– Ну, ну, – говорю я. – На свете есть и более беззащитные создания.

Она утирает слезы.

Макияж ничуть не размазан – он татуирован под кожу.

– Но ведь, – всхлипывает она, – я могла ее ударить! Ударить, ударить!

Я понимаю.

Усиленный титаном кулак Ванессы способен пробить бетон – и превратить голову Серены в мясной бульон. Я провожу ладонями по спине жены.

– Нужно быть осторожнее с натуристами.

Она порывисто всхлипывает, но успокаивается. Таково море после бури – по нему еще ходит мерная зыбь, но уже не жди цунами.

– Ты ведь расстроилась только из-за этого?

Она прижимается ко мне щекой.

– Да конечно! Я не имею ничего против твоих узаконенных любовниц… но это!

Мои ладони поднимают подол, обнажая бедра.

Под тканью цвета электрик – тонкие кружевные трусики.

Она не смотрит мне в глаза.

– А ты не злишься за… Тоско?

Мои пальцы забираются ей в трусики. Я ласкаю холмик, покрытый шерсткой, раздвигаю влажный портик губ. Погружаю пальцы в начинку. Она учащенно дышит; мне нравится ее дразнить – играть мелодию вожделения, не даровав прощения.

– За твою связь с кибертроидом из Джнемпри?

Мои пальцы проникли глубоко.

Обладай кто рентгеновским зрением, он решил бы, что я показываю «виктори» в истекающей вагине. Она сочится похотью, как надкушенный пирог.

– Хха… – говорит Ванесса, – да, да, да…

Она выгибается, как спортивный лук.

Впивается клыками мне в шею.

– Нет, – говорю я, – нет. Я не прощаю тебя.

Ее пасть распахивается, и тело вибрирует.

Она – закипающий суп, что вот-вот польется из кастрюльки. Она вращает бедрами, насаживается на мои пальцы. Я играю на ней мелодию – заколачивая клавиши в нутро истерзанного телесного фортепьяно.

Я хватаю ее за хвост и резко выкручиваю, причиняя невообразимую боль.

На ее глазах – слезы, вибриссы подрагивают.

– Да, да, – истекает она. – Трахни меня!

Я мну ее грудь – все три пары, все шесть бархатных, покрытых шерсткой холмиков с возбужденными сосками. Властно заставляю опуститься на колени. Она принимает мой член, играя с ним шершавым кошачьим язычком.

Наконец, она на четвереньках – выпячивая бедра в отчаянной, животной надежде.

Оскаливаю волчью пасть: поверженная кошка у моих ног. Телевизор бормочет что-то о правах генетически не модифицированных меньшинств. Я вхожу в нее, и она кричит.

Более 30 % семейных пар, согласно статистике, составляются из фелино– и киномодифицированных людей. У нас два сердца и череп укреплен титаном.

К черту Серену – наступает Время для Нас.

Александр Голиков Защита Энейды

Не было ни верха, ни низа, никаких пространственных координат, да и время будто остановилось. И ничего толком не чувствовалось, сознание оставалось на грани яви и небытия, выплывая оттуда на секунду-другую, чтобы снова погрузиться в ничто. Потом оно несколько успокоилось, определило, что все не так уж и плохо, и стало задерживаться на поверхности бытия куда дольше, пока вдруг резко и окончательно не пришло в себя, а вместе с ним и его главная составляющая – человек. Произошло мгновенное воссоединение, словно бесчувственное тело окропили живой водой, и Фил приоткрыл глаза, обретая собственную физическую сущность, коей и являлся на данный момент – навигатора первого класса, здорового, полноценного мужчины в расцвете сил с запоминающейся внешностью. Узнавание самого себя после глубокого искусственного сна прошло незаметно и буднично (первый раз, что ли?), но вот ощущения, которые привносил анабиоз после пробуждения, приятными никак не назовешь, к ним толком не привыкнешь: одно плывущее, будто в нокдауне, сознание чего стоило. Да и все остальное тоже. Слабость, например. Радужные пятна перед глазами. Ну и мысли под стать: вялотекущие, абстрактные, никакие.