Любовница Президента

– Пииить! Ублюдок! Я хочу пить! Дай мне воды!

В этот момент машина снова поехала.

– Урод! Ненавижуууу! О божеее….пожалуйстааа! Я больше не могу, не могу идти. Я устала, у меня нет сил. Отпустите…прекратите, я согласна на все…на всеееее. Прошу….пожалуйста. Глоточек воды!

Я упала от бессилия и отчаяния на колени, меня протащило вперед, и машина наконец-то снова остановилась. Дрожащая, вся в песке, с красной обгоревшей кожей. С песком даже в горле я стояла на коленях и плакала, глядя на свои дрожащие руки, на следы от веревки и на вспухшую ободранную кожу плод ней. Наверное, я дошла до той точки дикого отчаяния, когда мне самой захотелось умереть. Пусть выйдет и пристрелит меня. Да, так будет лучше, я больше не могу, я окончательно сломлена…. Я просто хочу пить.

Дверца машины отворилась, и я увидела, как черный ботинок ступил на песок. Вздрогнула, не решаясь поднять голову. Меня всю трясло, и от дикой жажды и жары мне теперь казалось, что мне холодно, а не жарко.

Медленно мой палач подошел ко мне. Я видела, как ступают ноги по песку и оставляют следы подошв с красивым четким рисунком, как от колеса трактора.

– Значит, согласна на все?

От звука его голоса меня подбросило, и я резко подняла голову вверх.

Рука в перчатке сдернула очки и стянула маску. При виде его лица я молча закричала. Просто открыла рот, но оттуда не вырвалось ни звука.

Потому что я его узнала.

Глава 2

У каждого счастья есть определенное время. Ничто не длится вечно. Ничто не достается просто так и без жертв. На халяву. За все нужно расплачиваться. Вот она, его расплата. Непомерно высокая и болезненная

(с) Ульяна Соболева. Пусть любить тебя будет больно

– Маршировать от бедра! Я сказал, от бедра!

Отец щелкнул ремнем у самого лица маленького Петра и ткнул его затылком вперед так, что тот клюнул носом в пол огромного зала их пятикомнатной квартиры в центре города. Майор Ростислав Батурин опять был пьян. Его красное лоснящееся лицо склонилось над сыном, и он прорычал, выдыхая перегаром в огромные широко распахнутые темно-синие глаза, наполненные слезами:

– Маршировать, бл**ь! Встал, руки по швам и вперед! Ать-два! Ать-два! В Суворовское пойдешь, сученыш, там из тебя всю дурь выбьют. Танцевать он хочет, на пианино брынькать, в шахматки играть. Я те потанцую, танцор хренов, и поиграю! П*доров у нас отродясь не было!

И ударил ремнем по лицу, да так, что рассек бровь, и кровь залила висок и щеку. Петя не мог объяснить отцу, что он не п*дор и что ему девочки нравятся, а еще ему нравится с ними танцевать. Обнимать за талию, вести в танце, управлять, кружить. Не орать «Крооооуууугом! Шагом марш!», а просто танцевать, двигаться и думать. Много и очень много думать. Дед Пётр когда-то научил его в шахматы играть, и с тех пор это стало его страстью. ОН играл сам с собой, играл на школьных олимпиадах, играл с мальчишками и выигрывал. Он всегда должен был выиграть. Лучше всех танцевать, лучше всех играть на пианино, лучше всех учиться. Петя Батурин был круглым отличником и младшие классы окончил с почетной грамотой.

Но отец за каждую медаль бил ремнем по спине и по ягодицам. Бил с такой силой, что оставались шрамы. Жаловаться некому. Мать всегда принимала сторону отца, с надменным видом поджимала тонкие губы, вздергивала острый подбородок и говорила:

– Ты – пацан, а пацанов воспитывают отцы. Я в твое воспитание лезть не собираюсь, а сопли вытирать тоже не думаю. Так что соберись и делай, как говорит отец.

Бабка, когда жива была, рассказывала, что Алька хотела дочку, а родился он. С множеством разрывов, с кровотечением, ее спасали несколько суток. После его рождения ей удалили матку, и детей она иметь не могла…за что «обожала» единственного сына, оставившего ее бездетной.

– Если бы не ты…у меня были бы еще детки, я бы родила себе маленькую девочку, куколку…или еще сыновей. А так ты…со своей идиотской квадратной головой разорвал меня всю. Я еще жалеть тебя должна? Кто б меня пожалел?! Выдали за Ростю…и не спросили, а я терпи всю жизнь, и тебя терпи!

Ее не смущало говорить это четырехлетнему малышу, который прибегал к ней со ссадинами и шишками, чтобы мать пожалела, а взамен получал подзатыльник, чтобы не смел реветь. Для него ее холодный взгляд был хуже майорского ремня. С какой искренней завистью маленький Петя смотрел, как матери других сыновей провожают их в сад или в школу, целуют в щеку, дают с собой бутерброды, ласково говорят «сыночек». Его в лучшем случае называли «Петька», а в худшем – «кусок дерьма». И он все свое детство пытался доказать, что он не кусок дерьма, что его есть за что любить…что его можно любить. Он не Петька….Ничего, когда-нибудь он вырастет, и они все станут его бояться. Придет день, и все узнают, кто такой Петр Батурин!

А отец бил, чтоб не зазнавался и на него свысока не смотрел.