Любовь всей моей жизни

Труднее всего давалась математика, часто на этом нелюбимом уроке мысли уносились в далекое будущее, оно представлялось таким интересным и счастливым. Учительница что-то рассказывала про непонятные предыдущие и последующие числа, два странных, новых слова не имели совершенно никакого смысла. Маня отвернулась к окну и сама не заметила, как очутилась в новенькой больнице: вот она идет по коридору в чистом белом халате, на голове настоящая докторская шапочка, как у Ивана Григорьевича из местной амбулатории. В руках у нее папка с документами, вокруг медицинский персонал. Она шагает быстро, как их директор школы и отдает приказания направо и налево. Медсестра внимательно спрашивает: «Манефа, предыдущая это какая? Слышишь, предыдущая перед девяткой?» Вокруг тишина, потом раздаются смешки.

– Маня, ты слышишь меня?– из грез ее резко выдергивает знакомый, такой сейчас строгий голос учительницы.

Манефа смотрит на доску, на стройный ряд чисел и ничего не может сообразить. Потом слышит тихий шепот с соседней парты: восемь, воосемь.

– Восемь,– несмело отвечает она.

– Надо же,– удивляется Ольга Степановна,– за окном тоже про цифры рассказывают? – Садись, молодец.

Маня садится на свое место, слегка повернув голову, встречает взгляд черных, задорных глаз Митьки. Из школы с этого дня они стали ходить вместе, а каждое утро на повороте, Машуту ждала знакомая фигура Митьки Чернобая. К лету дети сдружились по настоящему, крепко. И как-то, придя утром в классе, Машуту увидела надпись: «Воображуля номер двадцать семь». Интуитивно почему-то сразу поняла, что это про нее. А Митька подбежал к доске, схватил тряпку и зло размазал надпись. На следующий день, встречаясь перед школой с Маней, он деловито растянул сумку и вытащил оттуда маленький тряпичный кулечек. Протянул его подруге: «Это тебе»,– смущенно сказал он.

Машута развязала мешочек и увидела в середине несколько маленьких, слипшихся квадратиков. Она вопросительно подняла глаза.

– Конфеты, деловито ответил Митька,– попробуй, очень вкусно.

Маня с опаской взяла квадратик и аккуратно положила в рот. Внутри все сразу наполнилось ароматной, сладкой слюной. Такой приятный мягкий вкус, блаженством разлился по телу.

– Дядька из города привез, – пояснил Митя.

Машута протянула мешочек ему, приглашая угоститься.

–Нет, – замотал он головой,– это тебе.

– Вместе вкуснее,– сказала Машута робко. – Спасибо .

Митя посмотрел на нее долгим, странным взглядом, взял слегка подтаявшую подушечку конфеты и положил в рот. Потом нашел Манину руку, и они зашагали в школу, поднимаясь на крыльцо, руки ее он не выпустил.

Остальное лакомство Машута есть не стала, принесла домой и когда вечером сестры вернулись с работы, с торфяника позвала их за печь, развернула дрожащими руками мешочек, протянула угощение: – Попробуйте, очень вкусно, кофеты, – с благоговением произнесла она.

4

По прошествии нескольких лет Манины трудолюбивые родители обжились на новом месте. Обзавелись небольшим хозяйством из кур, разработали огород. Манефа с детства любила землю, ее не надо было заставлять полоть в огороде, она могла возиться там одна, без присмотра взрослых. Но не смотря на все усилия отца и матери, остро ощущалась нехватка еды, особенно хлеба. Первый раз в жизни девочка ощутила, что обычно дерзкий отец, стал боязливым. Неизвестные для нее слова, все чаще шепотом, звучали в их доме: «производственные», «ударные» бригады из города. Родители ждали их приезда с затаенным страхом, особенно пугало их недоимка. Недоимка- это значит голод, понимала Машута. Вечерами отец уходил на разъяснительные собрания, которые проводились руководством колхоза. После этого отец возвращался подавленный, ложился на кровать, лицом к стене. Мама тихо подсаживалась к нему , хлопала по плечу или гладила волосы.

– Выдюжем, Ваня , выдюжем,– говорила она в полтона.

И тогда отец разворачивал к ней злое и одновременно испуганное лицо:

– Я больше, никуда не поеду! Слышишь, мать! Сказали, опять раскулачивать будут, проводить обыски, изымать хлеб. Ты, знаешь, говорят, продовольственные запасы заканчиваются, так что, давай экономить будем. Картошку поспрячем.

Жена понимающе закивала в ответ:

– Я заметила, что хлеба не хватает на всех,– ответила она

–Ты только не рассказывай никому об этом. На собрании объявили, распространение ложных слухов о голоде – будет расценено, как происки кулаков. Будут выдавать карточки на хлеб, продукты и какие-то товары.

Маня четко запомнила , как ей хотелось настоящего хлеба, пышного, вкусного из русской печи, как в далеком детстве. А не «нового» картофельного с привкусом травы. Один раз, она было застонала за столом, но отец шикнул на нее и Маня молча, стала жевать, то что ей давали. Этой зимой , она узнала вкус хлеба из суррогаты: темного цвета, он тянулся внутри, превращаясь во рту в неприятный комок.

Полного класса детей на занятиях никогда не было, пропускали школу из-за голода и болезней. Худые, с огромными глазами, с вечно ноющими животами, они стали походить друг на друга. Красота Ольги Степановны тоже поблекла и сама она словно съежилась.