Любовь в процентах

Чем выше мы поднимались на холм, тем сильнее становился ветерок. Опять ощутила его взгляд на себе. Он буквально меня буравил, но это было приятное ощущение. Одной рукой я придерживала свою шляпку, а другой рукой вертела пальцами ту самую завязку на трусиках. Ощущение того, что я могла сейчас потянуть завязку и развязать узелок, давало мне представление, будто я иду по краю выступа. Боялась идти по краю, но идти надо было. Пальцы скользнули под ткань завязки. Вот мое тело, поверх завязки приличие, под ней бесстыдство.

Ветерок стих, то ли временно, то ли совсем. Сверху на мне была надета рубашка, я любила их носить, вот и сегодня не считала нужным изменить своей привычке. Я отпустила шляпку. Руки положила себе на бедра, нащупала кончики завязок… Внутри тела прошла волна. Сердце гулко стукнуло. Пальцы сами по себе, не слушая меня, как будто они были не мои, потянули завязки. Я почувствовала, как ткать трусиков ослабла. Руки сами сделали то, о чем я боялась думать. Они потянули уже болтающуюся ткань трусиков к груди. Я посмотрела на руки и не поверила себе. И тут этот предательский ветер. Я не успела привыкнуть к мысли, что на мне нет трусиков, что их сама сняла, что еще полчаса назад я злилась на Вовку и вот теперь делаю все сама. И опять в голове всплыла фраза «уговорить раздеться до гола…».

Я шла как ни в чем не бывало. Ветерок поддувал, рубашка то раздувалась, то прилегала к телу, то просто повисала на мне. Всем своим телом чувствовала на себе Вовкин взгляд. Хотелось повернуться, взглянуть ему в глаза, но не могла. Теперь я боялась сама себя.

Поднявшись на холм, остановилась и посмотрела по сторонам. Впереди был лес, а за спиной тянулись поля и никакого шума от машин. Легкое жжение в груди. Сейчас я расстегну пуговицы. Затем развяжу завязки на груди. И я буду обнаженной, как и хотел Вовка. Нет! Теперь этого хотела я. Мне хотелось, чтобы он смотрел на меня. Даже не просто смотрел, а пялился.

Я шагнула вперед, так легче. Спускаясь с холма, я расстегивала пуговицу за пуговицей. Не снимая с плеч рубашки, развязала завязку. Глубоко вдохнула и опять это жжение где-то в груди. Ветер дул прямо мне в лицо. Я развела руки в стороны, как будто пыталась поймать воздушный поток для полета. Остановилась. Рубашка как парус надулась за спиной. Я пыталась справиться с собой. Удержать руки от того, чтобы не прикоснуться и не начать яростно. Нет! Бешено гладить себя между ног. И чем дольше я себя сдерживала, тем сильнее было это желание. Мне казалось, что теряю контроль над собой. Спина горела под его взглядом. Хотелось сделать что-то непристойное. Звериная похоть скреблась во мне. Опустила руки и пошла. Не могла вот так стоять. Тяжело.

Я посмотрела на груди и не узнала их, они стали буквально треугольными. Тот самый зуд, он шел изнутри. Хотелось чесать, расчесать их, чтобы стало самой противно. Схватила грудь руками и с силой прижала к себе, но это не помогло. Я побежала. Задыхаясь, перешла на быстрый шаг. И тут я начала ее мять, просто мять, как тесто. Она была твердой. Хотелось еще и еще. Я с силой, что была во мне, сжала пальцы. Казалось, я сдерживаю плотину, которая вот-вот может обрушиться. Одна волна сменяла другую. Знала, что они кончатся, но выдержу ли я их натиск. Открыла широко рот и глубоко, как могла, вздохнула. Пальцы разжались. Грудь просела. На коже остались белые пятна. На моих глазах соски закруглились, стали гладкими и спокойными.

* * *

Странная она, все парни в нее втюрены, просто не признаются никому, но я-то знаю, что это так. А этот спор. Самый что ни на есть глупейшая наша выходка. Просто мы тем самым хотели показать свое равнодушие к ней. Она хорошая девчонка. Просто ни с кем конкретно не дружила. Это, наверное, бесило всех. И меня тоже. Кто-то сказал, что каждую девчонку можно охмурить. Кто-то не согласился, но в конечном счете сошлись во мнении, что и Екатерину можно уломать. Чего ломать? Но моя глупая храбрость толкнула сказать, что девчонки готовы сбросить с себя все, лишь бы показать свое тело, но вот только боятся этого делать. Они знали, что я сегодня пойду с ней на косу, и заставили поспорить, что смогу уговорить Екатерину раздеться догола.

Глупо, все было глупо. Но вот она стоит в десяти метрах от меня совершенно обнаженная, и я ничего не могу поделать с собой. Она красивая, даже больше чем красивая. А ведь я не уговаривал ее, просто рассказал о споре. И несмотря на всю глупость ситуации, в душе я рад этому. Я вижу ее. Вижу то, что не видят другие. Я один могу на нее смотреть, от этого мое сердце так сильно бьется, что даже в глазах темнеет. Трясу головой, сбрасываю пелену с глаз, искры, вспышка, с трудом вижу все перед собой.

Впереди было чистое поле, которое посередине разрезал глубокий овраг, и кудрявые кусты росли по его краям. Странно. Поле разделено прямо посередине, и такой ровной линией, будто овраг специально сделали. Шагнул вперед. Екатерины не было видно, она, наверное, ушла к реке. Я чувствовал влажный запах от берега, а потом побежал.