Любовь в настоящем времени

Это все Леонард, только он, и никто больше. Всякий раз, когда в поле зрения объявляется Мона, в животе у меня делается холодно. Что за вести она принесла на сей раз? Все равно как если бы среди ночи явились полицейские (это если бы я был настоящим отцом). Но как бы я ни любил мальчишку, сколько бы ни воображал себя отцом, я не в силах предотвратить самое страшное. Вот тогда полиция уж точно не почешется известить меня. Вестником несчастья будет Мона.

Мы переглядываемся, и я понимаю, что все не так уж плохо. Пока. Я даже умудряюсь вдохнуть. Дыхание у меня восстанавливается. А то не успеешь появиться в конторе, а тебя уже чем-то огорошили.

— Поговори с ним, Митч, — просит Мона. — Он все больше замыкается. Просто ужас. Я так боюсь за него.

А я не боюсь, что ли? Но ей явно надо, чтобы ее успокоили. Ой, не получится.

— Хочешь, чтобы я отговорил его от полетов на дельтаплане?

— В общем, да. Но есть и еще кое-что. Он сделался такой скрытный. Нам до него не достучаться. А у тебя всегда получалось. Ты умеешь находить с ним общий язык.

Мы оба неуклюже притворяемся, что это признание далось ей легко.

В последнее время я тоже стал замечать, что Леонард полюбил играть с опасностью в кошки-мышки. С настоящей, физической опасностью. Такая у него душевная потребность. Но он ведь человек, Леонард, как и все мы, и его духовные искания могут плохо кончиться. Он и так уже вознесся над всеми. Это я насчет земных уз. Которые не связывают его слишком крепко.

Все это выводит меня из себя, я чувствую, что он хочет двигаться дальше, а окружающий мир для него — что-то вроде пересадочной станции. Представьте, что к вам приехал гость и отказывается распаковывать чемоданы. Я даже могу и пошутить на этот счет. Не торопись так, скажу я ему, побудь у нас еще немного. Но тогда мои намерения станут слишком уж понятны.

Вот в этом весь Леонард. Ну не хочет он распаковывать багаж, и ничего не поделать.

— Тут не обошлось без Перл? — спрашиваю.

— Перл везде и во всем. Ты же знаешь ход его мыслей. Он ведь тебе рассказывает, о чем думает, правда? Он считает, что Перл по-прежнему рядом с ним.

— Я велел ему не заикаться об этом при мне. Он же знает, что ее не вернешь.

— Когда Перл умерла…

— Если Перл умерла. — В словах моих звучит излишняя горячность. Наболело за все эти годы. — Если она умерла. Никто не знает наверняка. Тело не нашли. Это Леонард решил про себя, что она на том свете. По-моему, Перл просто подкинула его мне, а сама смотала удочки. Ты понимаешь, как это важно для него? Он и мысли не допускает, что все произошло именно так.

Мона решает сменить тему.

— Митч, он становится таким безрассудным. Он зациклился на своей теории насчет Перл, но доказать ничего не может. Понимаешь, в чем опасность? Чтобы узнать наверняка, надо умереть. И я чувствую, что он все ближе и ближе подходит к опасной черте. Поговори с ним, Митч. Пожалуйста. Меня он не слушает.

Меня он тоже не слушает, но я помалкиваю насчет этого.

— На какой это теории он зациклился?

— Ты сам знаешь.

— Знал бы — не спрашивал.

— Он постоянно думает о смерти… те, кто прошел через это, утверждают, что свет в конце тоннеля затягивает. И Леонард считает, что все это правда, только по его теории выходит еще, что смерть… ну… необязательна.

— Необязательна? — спрашиваю. Вот дурость-то. И звучит по-дурацки.

— Вот именно, — кивает Мона. Под глазами у нее темные круги. — Он полагает, что можно вернуться. Или остаться — надо лишь захотеть. Рядом с человеком, живущим на земле. Он уверен, что именно так Перл и поступила с ним.

Хочу ее спросить, что она сама думает по этому поводу, и не спрашиваю. К чему?

— Вечная любовь. — Вот и все, что я изрекаю.

На эту тему мы с Леонардом беседуем часто. Он с пятилетнего возраста просвещает меня насчет этой самой вечной любви. Ученик из меня тупой. Но у Леонарда бездна терпения.

Лицо Моны проясняется, будто мы нашли общий язык. Поняли, что все уразумели.

А у меня внутри все сжимается при одной мысли о том, что Леонарду не терпится проверить свою теорию на практике.

— Ладно, — выдавливаю я через силу. — Давай предположим худшее. Самое страшное. — Язык у меня не поворачивается дать более четкое определение. — Кого именно Леонард собирается окружить вечной любовью?

Мона таращит глаза. Дескать, сам, что ли, не знаешь? Наверное, ей очень неловко отвечать на мой вопрос. И больно. Ей бы самой очень хотелось. Но выбор пал не на нее.

Она отводит взгляд.

— Тебя, конечно.

Делаю отчаянные попытки проглотить неподъемную глыбу информации.

А Мона продолжает:

— Поговори с ним, Митч.

Тут мой безнадежный идиотизм внезапно вылезает на свет божий, словно шило из мешка.

Я соглашаюсь.