Любовь — последний мост

За эти одиннадцать лет мало что изменилось, — подумал Сорель. — Видеокассеты хранятся в климатизированных помещениях одного из многих бункеров на территории фирмы, где люди круглые сутки сидят перед мониторами. Камеры фиксируют все происходящее. В проходной на территории фирмы и в главном здании, на плоской крыше которого огромные светящиеся буквы образуют название фирмы «ДЕЛЬФИ». Они, камеры эти, работают и над землей, и под землей. Уже тогда работало двести телекамер наблюдения, которые все снимали, а потом пленка складывалась в бункерах. Зимой и летом, весной и осенью, каждую минуту и каждую секунду, днем и ночью велась съемка. А потом пленка десять лет хранилась в архиве.

Расстояние между слепящими прожекторами и главным зданием фирмы — шестьсот метров. Это пространство должно быть свободным. Всегда. Машинам здесь ездить запрещено. За исключением транспортных перевозок в сопровождении охраны. А в остальном — зона безопасности.

Здесь то и дело подсеивали траву, но она не желала расти. И пространство между зданием фирмы и забором оставалось пустым, с редкими пучками желтой или коричневой травы нездорового вида.

Посыпанные белым гравием дорожки с указателями. И повсеместно — охранники фирмы, патрулирующие попарно с собакой на поводке. По ночам на территории светло, как днем: это включены прожекторы на высоких мачтах.

За гостями фирмы к проходной посылают одного из сотрудников фирмы. За мной в первый раз прислали Ратофа.

Главное здание фирмы — пятиугольник, идея которого была навеяна архитекторам вашингтонским Пентагоном. Одиннадцать этажей над землей, пять — под ней. Диаметр внутреннего двора этого «Пентагона» составлял пятьсот метров. Внешние стены из стали и бетона толщиной в полтора метра. В окнах бронестекло толщиной в три сантиметра. Изнутри ты видишь все, снаружи — ничего. Крыши с закругленными скатами из титановой стали. Упади на крышу тяжелый самолет — и тогда ничего не случится. Забранное бронестеклом окно не прошибешь никаким снарядом и никакой ракетой.

В каждом сегменте «Пентагона» есть огромная входная дверь-портал. Пять вертящихся дверей. Ты входишь в одну из них, цилиндр проворачивается и останавливается. Тогда ты оказываешься в камере из бронестекла. Стена: по стали бежит полоса матового стекла. Тебя опять снимает видеокамера, тебя самого и закодированные данные твоего служебного удостоверения, которое ты просовываешь в щель в стальной стене, о чем тебе на разных языках напоминает звучный механический голос, от тебя требуется также прислонить кончики пальцев левой руки к матовой стеклянной поверхности — «приложите, пожалуйста, но не прижимайте!», — чтобы компьютер мог сравнить их и занести в свою картотеку, которая будет храниться десять лет.

Происходит все это быстро.

— Спасибо, проход разрешен, — это тоже произносится на разных языках.

И снова прокручивается цилиндр двери. Ты попадаешь в большой вестибюль, стены которого забраны стальными пластинами. Здесь шесть лифтов. На каждом из них ты поднимешься только на свой этаж, воспользовавшись своим кодом. Для подземных этажей требуется специальный код допуска, который меняется ежедневно, а иногда ежечасно.

Тогда, ранним летом 1986 года, стояла такая же жара, как сейчас, мы с Ратофом поднялись на шестой этаж, после того как он набрал нужный код и дверь лифта открылась перед нами. Шестой этаж. Там находился его отдел компьютерных сетей.

Ратоф шел впереди меня: тогда у него на голове был еще венчик седых и кажущихся грязными волос. Он наверняка недавно мыл голову, и все равно волосы казались грязными.

Навстречу нам шли весьма свободно одетые мужчины и женщины, в основном молодые, лет двадцати пяти. Ратоф был на пять лет моложе меня. Мне же стукнуло сорок.

Белые двери. А на них черные цифры. Перед дверью 5035 Ратоф остановился. Открыл ее. В просторном помещении перед компьютерами и клавиатурами сидело четверо молодых женщин и один молодой мужчина. Все поприветствовали нас. Дальше — еще одно такое помещение. А за ним — кабинет доктора Ратофа. Большой, прохладный, скромно обставленный. На письменном столе ни одного лишнего предмета, кругом идеальный порядок.

Точно так же, как и сегодня.

— Присаживайтесь, господин Сорель!

Я сел перед письменным столом. Ратоф — напротив. У него уже тогда была привычка: разговаривая, кривить рот. Но этого удобного стула у него еще не было.

— Еще раз: мы вам сердечно рады. Я лично тоже. Я рад, что вы у нас, честное слово! Филипп Сорель — лучшего специалиста по компьютерным вирусам нам ни за что бы не купить.

Он прямо так и сказал. Скривив рот по обыкновению.

— Вы, значит, семнадцать лет проработали в «Альфе» в Гамбурге?

— Да, доктор Ратоф… я пришел к ним в двадцать три года…

— Много воды утекло за эти семнадцать лет, правда? Погодите, то ли еще будет через следующие семнадцать лет! А через двадцать?.. «Мы Землю подчиним себе», да? — Ратоф рассмеялся.

«Этот человек лжет. Вся его сердечность, все его веселье и смех — фальшь. Этот человек никогда не будет моим другом».

Мысли, отдельные слова и картинки воспоминаний.