Любовь — последний мост

Автобан круто пошел в гору. Справа у дороги — бензоколонка и большая закусочная. И еще мотель. На парковке в четыре колеи выстроились грузовики войск НАТО защитного цвета. Солдаты были в походной форме и в сапогах, многие из них, чтобы солнце не слепило, надели форменные фуражки с околышами.

— Где это мы? — спросил Филипп.

— Представления не имею. Господин Рупрехт?

— Леонберг, господин доктор, — ответил шофер. — Мы едем по дороге на Пфорцгейм.

Солдаты, стоявшие возле грузовиков, покуривали и над чем-то громко смеялись. Ратоф прокашлялся.

— Послушай, я должен кое-что тебе сказать… Прежде чем с тобой на эту тему заговорит Паркер… У меня не было другого выхода… Нам пришлось дать ему все документы. Все. В том числе и твое досье. Паркер поинтересовался, почему ты сидишь в Женеве, а не на своем месте, во Франкфурте. Знаешь, какое у меня неприятное чувство было, когда он меня спросил об этом, жутко неприятное чувство, честное слово. Но что было мне делать?

Филипп только сейчас догадался, почему Ратоф нажал на кнопку и поднял стекло в салоне, отделяющее пассажиров, сидящих сзади, от водителя.

— Ничего. Ничего поделать не мог.

«Поворот на Пфорцгейм через 2000 м». Синие щиты-указатели пронеслись мимо.

— Ты тоже так считаешь?

— Естественно.

— Я вот о чем: в твоем досье много материалов о Киме. Я был не в силах воспрепятствовать, чтобы их внесли в твое дело. Слишком много их к нам поступало… Я, конечно, изо всех сил старался, это я тебе честно говорю, ты ведь веришь мне, да?

«У меня хватает своих забот, косоротый, — подумал Филипп, — которые тебя ничуть не касаются. А у меня от них голова кругом идет! Ладно, валяй, выкладывай! Все, что знаешь и от чего ты внутренне так ликуешь… Плевать мне на твои соболезнования, моя жизнь тебя не касается, это не твое собачье дело!»

— Ну, и что, и что?

— Ну, и… ну, да… тут это и выяснилось… Я тут ни при чем, и вообще «Дельфи» ни при чем… Но в Берлине за это время погибло еще двадцать семь человек, и это еще не конец… Я хочу сказать, что это один из самых страшных террористических актов за всю историю Германии…

— Ну, и что? — закричал на него Филипп. — Извини, я сорвался. Я не собирался на тебя кричать. Только не ходи ты вокруг да около, говори прямо, что случилось?

— Извини, Филипп! У меня самого сейчас нервы ни к черту… у всех нас… Паркер, конечно, стал выяснять, где Ким сейчас. И нашел его в Женеве.

— Он в следственном изоляторе, — сказал Филипп.

— Да, потому что…

— Я знаю, почему! Не тебе, Дональд, мне об этом рассказывать!

— Ты обязан был сообщить мне об этом, Филипп!

— Почему? Разве в этом замешана «Дельфи»?

— Еще бы! В том смысле, что если это будет продолжаться, то…

— То что?

— Тогда они тебя… Этого только некоторые требуют, но до этого никогда не дойдет, никогда! Особенно если ты сейчас докопаешься до причин того, что случилось в вычислительном центре. Тогда эти идиоты заткнутся. И независимо от того, произойдет ли из-за Кима скандал, они не решатся выгнать тебя на самом деле, по-настоящему.

— А они этого требуют?

— Только несколько сволочей!.. Я вообще не хотел говорить об этом. Ну что у меня за длинный язык, зачем я все это на тебя вываливаю! Мне очень жаль, честное слово!

— Да пусть они меня выгонят! — взорвался Филипп. — Мне только легче будет. Когда вся это история кончится, я сам подам заявление об уходе.

— Что ты, что ты! Ты не сделаешь этого! И они тоже не осмелятся!.. Речь идет совершенно о другом.

— О чем же?

— Боже мой, Филипп! Да пораскинь ты мозгами! Ким, значит, торговал героином. И Паркер… понимаешь, у него работа такая, так что он лично тут ни при чем…

Рупрехт понизил скорость. Они приближались к повороту на Карлсруэ, где всегда стекалось множество машин. Рупрехт был водитель превосходный. Но вдруг они услышали громкий хлопок, и тяжелый «мерседес» завилял — это продолжалось совсем недолго, шофер быстро выправил ход. Другие машины, ехавшие рядом и несколько позади, засигналили, опасаясь возможной аварии.

— Вы в своем уме, Рупрехт? — завопил Ратоф. — Или вам жить надоело? Нам пока нет! Что там произошло? Вы, случайно, не выпили? Я вас спрашиваю, что это было?

— Кошка, господин доктор, — ответил шофер. — Через дорогу перебегала кошка. Я ее видел, но свернуть уже не мог: вся левая колея забита. Вы сами видите. Направо я тоже повернуть не мог, так что мне пришлось ее раздавить, мне очень жаль, господин доктор, извините меня. И вы тоже, господин Сорель. Никакого другого выхода не было, не устраивать же из-за нее настоящую катастрофу на автобане… Правда, избежать этого я никак не мог, господин доктор… Вы меня знаете… Я вас столько лет вожу… и никогда ничего подобного не случалось… никогда, вы сами знаете…

«Косоротому приятно, что Рупрехт так перед ним унижается, — подумал Филипп. — Эта мерзкая свинья рада, что есть над кем покуражиться».