Любовь по Цикенбауму

– Но, Арнольд Давыдыч, мы-то с вами тоже вчера намусорили!

– Ну, нет, мы же потом убрались! – рассмеялся Цикенбаум…

– Но не до конца! – заметил я…

– Это как не до конца!?! – опешил профессор…

– Кусок соленого огурца мы так и не подобрали! – вздохнул я…

– Но он же сам разложится! – обиделся Цикенбаум…

– Ну, в общем-то да! – согласился я и мы снова выпили…

– И почему я такой несчастный человек?! – вздохнул Цикенбаум…

– Но вас же вон, сколько любят девчонок! – улыбнулся я…

Вокруг нас действительно стояли полуголые улыбающиеся девчонки, готовые мертвой хваткой вцепиться в профессора…

– Я знаю, что они меня любят, но это меня не утешает! – вздохнул Цикенбаум…

– Это еще почему?! – разволновались возбужденные девы, обнимая со всех сторон опешившего Цикенбаума…

– Да, нет, я просто пошутил! – стал оправдываться перед ними Цикенбаум…

– Ничего себе пошутил! – одна из них даже поцеловала его и профессор надолго замолчал… Потом его целовали по очереди другие и он очень страстно мычал… А я сидел рядом, несколько смущаясь такой интимной обстановки…

И вдруг Цикенбаум неожиданно повеселел, и тут же засмеявшись, скомандовал: А, ну-ка, девчонки, айда, убирать холм! И все послушно кинулись за ним убирать холм от чужих объедков и бутылок… И только к вечеру у костра они все страстно с ним соединились… А я опять отошел за кусты и был там мигом проглочен Стеллой…

– Ну, вот, а говорили, что там места нет! – шепнула мне после яркого оргазма Стелла…

– Это был не очень яркий оргазм! – склонилась над нами Флора Робертовна…

– Вот, видишь, как моя мама заботится о нас! – рассмеялась Стелла…

А я глядел на нее как-то странно, чуть-чуть тоскливо, и в то же время восхищенно, и думал о том, что со мною что-то не так, и что с миром тоже что-то не так, но главное, что мы все-таки любим друг друга, а это очень здорово спасает, и от грязи на холме, и от грязи в душе… Поэтому с любовью места хватит!… Аминь!…

Цикенбаум о несовершенстве человечества и о его Бессмертии

Да уж! – именно так Цикенбаум прокомментировал наше с ним питие водки на холме у Оки… Действительно широта окружающенго пространства радовала глаз, и возвышала душу, но меня почему-то грызли кошки из за войны на Украине.

– Арнольд Давыдыч, а вы как относитесь к войне на Украине?

– И слышать ничего не хочу! – поморщился профессор Цикенбаум…

– Но как же так, Арнольд Давыдыч, это все же братоубийственная война! Разве вам безразлично, что брат идет на брата, а на Украине творится бесправие?

– Я тебя умоляю! – прижал руки к сердцу Цикенбаум, – здесь так хорошо и птички поют, а ты о войне вспомнил!

– Но это же истребление наших народов! – разгорячился я…

– Все мы несовершенны как амебы, – задумался Цикенбаум, – и все мы живем одним единым сообществом, но при этом каждый замкнут только на себе! Отсюда и происходят все конфликты, нелепые дрязги, ссоры, связи, превращения, случайности, деление на своих и чужих, одним словом, хаос взбаламученных съеданием сердец!

– Так вы, значит, в сторонке! – покачал я головой…

– А скажи мне, что ты вообще можешь?! Вот ты, а никто другой?!

– Ничего не могу! – прошептал я удивленно…

– Вот о том и речь, что мы с тобой ничего не можем сделать, чтобы всем было хорошо, ибо, когда одним хорошо, тогда другим плохо!

– Да уж! – вздохнул я и выпил с ним еще водки, закусывая лимоном с шоколадкой…

– Наша жизнь уже продумана кем-то до мелочей, – похлопал меня по плечу Цикенбаум, – а наше убожество и несовершенство написано у нас на лицах… И при царе, заметь, были те же губернаторы, те же городские головы, и так же жили себе и не тужили, воровали все и как можно лучше устраивали свои гнездышки, домики… И также нелепо и бессмысленно происходили начтин7ались всме войны, как по заказу свыше невидимых нам сил!

– А сейчас и эти полуфеодальные названия вернулись, как в насмешку! – заметил я…

– Вот, видишь, природа не терпит пустоты! Обязательно напомнит нам, что мы никуда ни к какому прогрессу не движемся, а просто разлагаемся себе на составные части марксизма-ленинизма, как и любого другого морального ананизма!

– Да сейчас об этом уже никто и не вспоминает! – усмехнулся я…

– Мир ничтожен, а войны и революции бесполезны, но люди этого не понять! – вздохнул Цикенбаум, – ничтожество человека опять даст о себе знать, и как говорил Платон, любая демократия заканчивается тиранией, а я бы сказал, что любой мир заканчивается войной!!1 Это в крови у человека делить, присваивать, хвататься за всме, пока не помрешь!

– А, как вы, Арнольд Давыдыч, относитесь к ИГИЛ, это же пещерное дебильное государство, основанное как и фашизм на всеобщем истребленье несогласных и неверных?!

– Я же и говорю о всеобщем несовершенстве! – улыбнулся Цикенбаум…

– А как же Запад?! – спросил я…

– И на Западе такая же цивилизованная анархия, как впрочем, и сформировавшаяся иерархия! – обрадовался чему-то Цикенбаум…

– А чему вы радуетесь тогда! – удивился я…