Любовь Муры

Слушая радио («говорит Москва») утрами и по вечерам, я знаю, что в этот момент, может быть, одинаковые мелодии воспринимает наш с Вами слух и предаюсь нежным воспоминаниям. Вообще Вы настолько плотно вошли в мою жизнь, что где бы и с кем я ни была, постоянно мысль о Вас пронизывает моё сознание. Видите, до чего я прилипчива, но это только к Вам. Многие находят меня высокомерной, надменной и бывают правы, чаще я презираю, чем выказываю внимание. Этим зачастую приношу вред себе — люди не выносят таких проявлений… При всей манере набрасываться на интересующих меня людей я, пожалуй, никому таких писем не писала. Не странно ли Вам их читать? Спрашиваю об этом уж не раз.

Ходили ль Вы к гипнотизёру, если нет, когда начнёте своё лечение? По-прежнему Вы не спите?

Бедняжка сестра извивается от болей (печень), сидит на суровой диэте, что для ея лёгких убийственно. Иногда в доме у нас сплошной стон, когда к ней присоединяюсь и я. Как она выедет при таких страданиях — не могу и подумать. Ессентуки ей не помогли.

Получили ли Вы письмо с Идиным рисунком, она разохотилась настолько, что часто Вам теперь рисует. Не удивляйтесь странному обращению: «т. Ксения». Такое обращение «товарищ» у детей к взрослым — у нас обычно. [Ранних Идиных писем и рисунков нет. Когда будут — покажу. В поздних письмах обращение «товарищ» не встречается.]

Каждый вечер на нашем катке, освещённом прожекторами, скользят катающиеся — завидно. Проклятые боли забирают такие дорогие дни жизни. С феерической быстротой они уходят, и это движение неумолимо-беспощадно несёт нас к старости, а там и к исчезновению…

Пора ложиться. На коленях разлеглась наша кошка, любимица Иды, громадная, белая, мягкая, тёплая масса — смесь ангорской с обыкновенной породой. Она недовольна, что я её беспокою.

20/XII.

Пишу годовой план учреждения. Работа, как всегда теперь, даётся с трудом, напряжённо. Только что прошёл припадок болей. Делаю перерыв и не могу отказать себе в таком удовольствии как обратиться мыслями к Вам. Сижу в своей комнате, тепло, в печи потрескивают дрова. Рядом слышны звуки марша — дети занимаются с музинструктором. За окном мохнатыми хлопьями падает снег, нехотя отвожу глаза от окна. На падающий снег, так же как и на воду, могу смотреть часами, — в этом зрелище есть что-то успокаивающее, гипнотизирующее. Вспомните наши прогулки по взморью.

Прервали меня. Только отправила своего завхоза — презираю этого человека, разговор с нею портит настроение.

Снова об оконном пейзаже! (Как бы я хотела его нарисовать; не помню, когда последний раз брала краски!) Вот чёрным рельефом садится ворона на взбухшие от снега ветки. В узких расщелинах деревьев выступает фон: бело-мутное небо и пригорок (т. зв. «старая дорога», ведущая к Днепру), на них ютятся старые деревянные или глиняные домишки. Они всё такие же, не изменяются со времени моего детства!.. Когда-то эти уличонки и валы в моём восприятии были прекрасны и обширны. Туг, убегая из дому, на свободе проводила я время, и фантазия, всегдашний мой спутник, уносила меня далеко от окружающего. Глядя теперь на ребят, на их воспитание, на радостное детство — я им завидую. Хорошо они растут! сколько внимания, заботы, разумного ухода и всестороннего развития получают они!

Ещё не могу приучить себя, что жизнь окончена, её уже нет, она в прошлом. Пролетела она одним мгновением, словно кто-то чиркнул спичкой и она, воспламенясь, истлела. Перебираю этапы жизни — они сотканы из порывов, горения и сгустков стремлений, и всё это было скреплено постоянным чувством неудовлетворения. Пройти через всю жизнь и к финишу ея донести только неудовлетворение! Правда, есть мудрость понимания, а отсюда и мягкость прощения (tout comprendre са va dire tout pardonner).

Ксенюш, если мы с Вами проживём ещё лет 10 — мы остаток дней проведём вместе, поселимся где-нибудь за городом, в домике, окружённом садом, будем работать, копаться в земле и жить плодами с нея.

21/XII.

Сегодня целый день было чудесно бодрое настроение. Много успела, изрядно устала в беготне, но не безрезультатно. Боли не мучили. Настроение повышалось по мере приближения домой, — рассчитывала на Ваше письмо. Напрасно. Вы молчите. Не нужна я Вам, Ксеничка. Вы писали, что моё отношение к Вам — «ценность», при чтении этого у меня от восторга «дыхание в зобу спирало», но жизнь как будто бы говорит иное. Отсутствие хотя бы коротеньких писем — показатель и отсутствия мыслей обо мне. Если в течение стольких дней Вы обо мне не вспоминаете, то я смешна своими ежедневными письмами… Что говорит Оленька о моих частых письмах, подсмеивается над ними?! Эта фраза давно была на кончике моего языка, и нужно было сегодняшнее огорчение от Вашего молчания, чтобы я спросила Вас об этом.