Любовь кардинала

Ришелье видел, как король не отрывал глаз от Бекингема и королевы. Он сам был вынужден следить за тем, как разгоралось их взаимное восхищение друг другом. Но ради союза с Англией он сумел подавить в себе муки ревности. Бекингем неприкосновенен. Но Анна, зачарованно глядевшая в глаза герцогу, покоренная им на глазах у всех, и эта презренная и зловредная герцогиня де Шеврез, – с ними-то дело обстояло по-другому…

– Он был куда внимательнее к королеве, чем к моей матери, – произнес король после долгого молчания.

– Королева очень красива, сир, – голос Ришелье звучал мягко. – Герцога вполне можно понять.

– Никогда не находил ее красивой.

– Ах, но другие думают иначе. Королева молода, возможно, несколько легкомысленна, и в отличие от вас не имеет ваших обязанностей и ответственности.

– Ни ответственности, ни детей, – пробормотал Людовик. – Когда я зачал ей ребенка, у нее случился выкидыш. И знаете почему? Она упала, бегая наперегонки с этой проституткой Шеврез! Клянусь кровью Христовой, разве удивительно, что я не делю с ней постель после этого?

– Согласен с вами, сир. И раз уж вы назвали мадам Шеврез, то хочу сказать, что часто думал о том, насколько она не годится в компаньонки вашей супруге, которой значительно полезнее будут наставления зрелой женщины, сумеющей внушить ей правильное понимание обязанностей королевы по отношению к королю. Почему бы не назначить герцогиню в свиту Генриетты Марии и не отослать ее вместе с английской королевой в Лондон? Я без труда найду ей достойную замену у королевы.

Людовик задумчиво посмотрел на кардинала.

– Королева вас уже и так достаточно ненавидит. Если вы отберете у нее де Шеврез, она вам этого никогда не простит. Да и герцогиня тоже не питает к вам нежности. Вам это известно?

– Благосостояние короля и Франции значат для меня больше, чем даже враждебность королевы. Тем более какой-то шлюхи, находящейся у нее в услужении. Ваше предписание, сир: о том, что вы посылаете мадам де Шеврез в Англию.

– Я его напишу, мой друг. Но берегите себя. Не стоит недооценивать злобу королевы.

Кардинал улыбнулся.

– Да, я знаю. А теперь, сир, позвольте мне удалиться. До вечернего банкета у меня еще масса дел.

Людовик устало махнул рукой в знак согласия. Настроение его падало. Перспектива участия в банкете нагоняла на короля скуку, как и любое другое официальное мероприятие. Его отвращение к такого рода вещам обьяснялось тем, что в душе король знал, что в очередной раз окажется в тени своей матери, братца Гастона с замашками наследника престола и, главное, Анны, в обществе которой ему всегда было неловко.

А теперь и еще один соперник – Бекингем. При Дворе о нем болтали уже неделю. Появление герцога в Париже произвело сенсацию, и никогда еше король не чувствовал себя менее мужчиной, чем в то время, когда он следил за флиртом Бекингема с Анной.

– Ришелье!

Кардинал остановился. Он увидел, как король, повесив голову, уныло хлопает перчатками по колену – бессмысленный жест несчастного ребенка.

– Да, сир?

– Я не буду грустить, когда Бекингем уедет.

Ришелье склонил голову в знак согласия.

– Так же, как и я, сир. Чем раньше королева Генриетта отплывет в Англию, тем лучше. Я сам займусь этим.

После приезда Бекингема Париж на несколько недель стал самой веселой столицей в Европе. Охота, пиршества, театральные зрелища, балы устраивались каждый день или в Лувре, или в богатых домах французской знати. Блестящие фейерверки приводили в восторг народ Парижа, который поили и развлекали от щедрот короля прямо на городских улицах. Сочинители песенок и памфлетов вовсю торговали скандальными листками, смакующими любовь герцога к королеве.

Где бы эти двое ни появлялись, они тут же становились центром внимания, а этикет требовал их присутствия на каждом публичном собрании. На балу, данном королевой-матерью на третий день после приезда Бекингема, он протанцевал с Анной почти весь вечер, а когда она отдыхала, стоял возле ее кресла или шел за ней, если той случалось перейти в другую часть зала. Французскому Двору, который считал тонкость отношений обязательной стороной любовной интриги, поведение герцога казалось безумным. Он столь многим и так громогласно признавался в своей страсти, что остряки при Дворе уверяли, будто он вот-вот доверит эту тайну Людовику.