Любовь как улика

– В школе он был обычным сорванцом, – мягкая улыбка тронула губы учительницы, когда она погрузилась в воспоминания. – Учился, правда, хорошо. С ребятами в классе ладил, учителям порой грубил.

– Но не вам?

– Не мне, – улыбнулась Кудашова, – он любил мой предмет и всё ходил за мной, то одно выспрашивал, то другое.

Мирослава не могла похвастаться тем, что любила физику, поэтому о предмете больше расспрашивать не стала. Вместо этого спросила:

– А вы помогали ему подготовиться к экзаменам в институт?

– Немного помогала, – застенчиво ответила старая учительница и, не удержавшись, добавила: – Боречка со мной консультировался и когда диссертацию писал.

– Несомненно, что в его успехах была и ваша заслуга, – заметил Морис.

– Ну что вы! – смущённо отмахнулась Эмма Даниловна. – Боря очень способный! – И вспомнив о том, что произошло, добавила печально: – Был.

– Эмма Даниловна, а вы были знакомы с его жёнами?

– Да, – подтвердила Кудашова. – Он всех своих девочек приводил ко мне.

– И какое у вас о них сложилось впечатление?

– Ирма и Сонечка мне сразу понравились. А Катенька, как мне кажется, слишком уж молоденькая.

– Вы не знаете, почему распадались первый и второй браки Гусарова?

– Боречка очень влюбчивый был, – смущённо проговорила Эмма Даниловна. – Увидит, бывало, красивую женщину, и глаза у него, как прожектора, вспыхивают. А это, знаете ли, не каждая жена согласится терпеть, – вздохнула Кудашова.

– Вы правы.

– Вот и уходили от него девочки. А ведь так всё хорошо с каждой из них у Бореньки начиналось.

– А какие отношения у Бориса были с дочерью?

– С Ариадной? Чудесные! Он всегда присутствовал в её жизни. И даже став взрослой, Ариадна дружила со своим отцом.

– А с отчимом?

– Георгия Степановича Ариадна любит, как родного отца, – не стала скрывать Эмма Даниловна. – Она так всегда и говорила: «У меня два папы».

– И Борис Аввакумович не ревновал дочь ко второму мужу жены?

– По-моему, нет, – ответила Кудашова, – по крайней мере, я ни разу этого за ним не замечала. Мне казалось, даже наоборот.

– Что наоборот?

– Боря был доволен тем, как Тактолызин относится к его дочери. Сам Боря не смог бы помочь дочери организовать свой бизнес.

– Значит, в этом заслуга отчима Ариадны?

– Да, конечно, Георгий Степанович помог ей встать на ноги.

– А какие отношения у Бориса Аввакумовича были с зятем?

– По-моему, нормальные. По крайней мере, мне Боря никогда ничего плохого о нём не говорил.

– А вам нравятся картины Ильи Незвецкого?

– Да, очень, у меня даже есть одна его маленькая картина. Мне Боречка подарил, – похвасталась Эмма Даниловна и спросила: – Хотите, я вам покажу?

– Очень!

– Тогда пойдёмте, она у меня в спальне висит, – Кудашова встала и направилась к двери.

Маленькая спальня была выдержана почти в спартанском стиле. Узкая кровать, комод, небольшое трюмо со старомодными статуэтками, по-видимому, доставшимися Кудашовой от родителей или даже от бабушки с дедушкой. В углу шифоньер «времён очаковских и покоренья Крыма», рядом с ним книжный шкаф. Возле кровати два пуфика.

А над кроватью висела та самая картина, ради которой Эмма Даниловна и допустила гостей в святая святых. На картине был изображён залив, по берегу заросший камышами, тростником и дикими жёлтыми ирисами. А чуть дальше на глади воды широкие листья кувшинок, два цветка: один белый, один розовый. А на листьях грелись под лучами восходящего солнца жёлтые птенцы озёрных уток и… лягушки. Над всем этим пейзажем, радующим и умиляющим взор, нависали ветви старой ветлы.

– Правда, очаровательно? – тихо спросила Эмма Даниловна.

– Правда, – согласилась Мирослава.

А Морис только кивнул. Очарование картины заключалось не столько в простоте изображения, сколько в том, как это всё было изображено. Зрителю невольно казалось, что он слышит шёпот ветвей и камыша, ощущает запах озёрной воды. И было такое ощущение, что стоит только пошевелиться, и лягушки попрыгают в воду, и птенцы поспешат на середину водной глади. Кажется, это и называется не просто мастерством художника, а наивысшим проявлением искусства.

Морису невольно вспомнилась древнегреческая легенда. То ли быль, то ли небыль. Два художника Зевксис и Паррасий не могли решить, кто же из них более талантлив. И вот в назначенный день художники принесли свои картины, прикрытые тканью, на площадь. Зевксис снял ткань с картины, на ней была изображена гроздь винограда. К ней тотчас слетелись птицы и стали клевать нарисованный виноград. Зрители рукоплескали художнику.

Когда же попросили снять покрывало с картины Паррасия, он ответил, что это невозможно, так как покрывало нарисовано. И тогда Зевксис склонил голову перед соперником, произнеся: «Ты победил. Я смог обмануть глаза птиц, а ты обманул глаза живописца».

Из задумчивости Мориса вывело прикосновение Мирославы.

– Пойдём, – сказала она, тронув его руку. – Мы узнали и увидели здесь всё, что возможно.

– А как же чай? – спросила старая учительница.

– В другой раз обязательно попьём, – заверила её Мирослава.

– Так вы больше не придёте, – отозвалась она печально.

– Придём, – заверил её Морис.