Любовь к жизни. Рассказы

Учитель и Ворд-Бичер –
У них такой обычай –
Ругают корень сассафраса[23]:
– Его мы запрещаем!
Но мы-то, мы-то знаем,
Не проведут сюртук и ряса!..

Рев пьяного хора подхватил:

Его мы запрещаем!
Но мы-то, мы-то знаем,
Не проведут сюртук и ряса!
Не проведут сюртук и ряса!..

Рискованная смесь Мельмута Кида оказывала свое действие. Все лишения и ужасы северной жизни не задавили в них горячей радости жизни – и шутки, песни и рассказы о всевозможных приключениях перекидывались с одного конца стола на другой. Они собрались сюда из дюжины различных стран и пили за все подряд. Англичанин Принс предложил тост за «дядю Сэма», скороспелого младенца Нового Света. Янки Бэттлс пил за королеву, «да благословит ее Господь», а Савуа и Мейерс – немецкий коммерсант – чокнулись за Эльзас-Лотарингию.

Тогда поднялся Мельмут Кид с кружкой пунша в руке и поглядел в замерзшее окно, на котором было по крайней мере три дюйма льда.

– За здоровье того, кто застигнут в пути сегодняшнею ночью; да хватит ему провианта; да будут целы ноги у его собак; да не отсыреют его спички!

Крак! Крак! – послышалась вдруг хорошо знакомая всем музыка собачьей плетки, потом визг мельмутовских собак и скрип полозьев около самой хижины. Разговоры замерли – все ждали, что будет.

– Опытный ездок: сначала о собаках, а уж потом о себе, – шепнул Мельмут Кид Принсу, когда послышалось щелканье зубов, волчье рычание и визг собак: их привычному слуху было ясно, что незнакомец кормит собак и отгоняет чужих.

Потом раздался ожидаемый стук в дверь – резкий и уверенный, и незнакомец вошел в комнату. Ослепленный светом, он остановился на мгновение у двери, давая всем возможность разглядеть себя. Это была интересная фигура и весьма живописная в своем полярном меховом одеянии. Он был дюйма на два или на три выше шести футов, с хорошо развитой грудью и плечами; его гладко выбритое лицо стало ярко-алым от мороза; длинные ресницы и брови побелели от снега, и когда он снял свою шапку из волчьего меха, он, право, походил на сказочного царя-мороза, рожденного только сейчас волшебством ночи. Вышитый пояс с двумя крупными револьверами и охотничьим ножом стягивал его кожаную куртку, а в руках он держал, кроме неизбежной собачьей плетки, прекрасное бездымное ружье самой новейшей конструкции. Когда он вошел, по его походке – вообще говоря, твердой и упругой – можно было заметить, что он сильно устал.

Наступило натянутое молчание, но сердечный привет вошедшего: «Здорово, ребята!» – сейчас же привел всех в себя, и в следующее мгновение Мельмут Кид уже пожимал его руку. Хотя они никогда не встречались, оба достаточно слышали друг о друге и были рады познакомиться, и прежде чем приезжий успел произнести хотя бы одно слово в объяснение своего появления, он был уже представлен всем присутствующим и в руке у него очутилась большая кружка пунша.

– Как давно проехали здесь крытые сани с тремя мужчинами и восемью собаками? – спросил он.

– Дня два тому назад. Вы за ними?

– Да, моя запряжка. Увели из-под самого носа, негодяи. Я, значит, выиграл уже два дня. Захвачу на следующем перегоне.

– Думаете, они пожалеют порох? – спросил Белден, чтобы поддержать разговор. Мельмут Кид занялся приготовлением кофе и старательно нарезал сало и оленье мясо.

Незнакомец многозначительно погладил свои револьверы.

– Давно из Даусона?

– Выехал в двенадцать.

– Вчера в полночь?

– Сегодня.

Шепот изумления пробежал вокруг. И было отчего: ибо теперь была полночь; значит – семьдесят пять миль трудного речного пути в течение двенадцати часов!

Разговор вскоре стал общим: вспоминали различные случаи из давнишних путешествий. Пока молодой незнакомец ел, Мельмут Кид внимательно изучал его лицо и очень скоро пришел к заключению, что красивое, честное и открытое лицо ему, Киду, нравится. Оно было еще совсем молодое, хотя и тронутое уже резцом борьбы и тяжелого труда. Его голубые глаза, искрящиеся, когда он говорил, и мягкие, когда молчал, вероятно, делались стальными в минуты столкновений. Широкие скулы и квадратный подбородок говорили об упорстве и непреклонной воле. Но, несмотря на все эти черты могучей львиной натуры, в нем была какая-то мягкость, почти женственность, которая говорила о его большой впечатлительности.

– Вот таким образом мы и сошлись со старухой, – говорил Белден, заканчивая очень пикантное повествование о своей женитьбе. – «Вот и мы, отец», – сказала она. «Ну и черт с вами», – сказал он ей. А потом мне: «Джим, ну, ну, сделай что-нибудь толковое; вот мне надо вспахать сорок акров[24] до обеда». А потом повернулся к ней и говорит: «А ты, Сали, ты иди мой посуду». Я уж было обрадовался, но он вдруг посмотрел на меня да как зарычит: «Иди сюда». Я так и пошел к нему, весь в муке!

– А дети у вас есть в Штатах? – спросил незнакомец.