Любовь к жизни

Затем охота возобновилась и вода помутнела снова. Но ждать он уже не мог. Он отвязал от тюка жестяной котелок и стал вычерпывать воду. Поначалу он торопился, обрызгивая себя и выплескивая воду так близко от бочажка, что она стекала обратно. Тогда он стал работать помедленнее, стараясь успокоиться, хоть сердце его колотилось, а руки дрожали. Через полчаса воды в бочажке почти не осталось. Даже чашку наполнить не хватило бы. Но и рыбешки там не было тоже. Он отыскал трещину в камне, через которую рыбешка ускользнула в соседнюю бочагу, куда большую, — чтобы осушить ее, и ночи с днем не хватило бы. Знай он об этой трещине раньше, он с самого начала заложил бы ее камнем и теперь рыба была бы в его руках.

Думая об этом, он отошел из бочажка и сел на мокрую землю. Поначалу он плакал тихо, затем закричал в обступавшую его безжалостную пустоту, и еще долго после этого его сотрясали сухие рыдания.

Он развел костер, согрелся, выпив вдосталь горячей воды, устроил себе лежанку на плоском камне, такую же, как в прошлую ночь. Последнее, что он сделал, — проверил, не намокли ли спички, и завел часы. Одеяла были влажны и холодны. В лодыжке стреляла боль. Но он сознавал только голод и в беспокойном сне ему всю ночь являлись пиры и банкеты, еда, подаваемая и расставляемая по столам всеми вообразимыми способами.

Он проснулся прозябшим, больным. Солнца видно не было. Серые краски земли и неба сгустились, приобрели еще большую глубину. Дул резкий ветер, первые снег обелил верхушки приземистых холмов. Пока он разводил костер и подогревал воду, воздух сгустился и побелел. Пошел мокрый снег вперемешку с дождем — большие, влажные хлопья повалили на землю. Поначалу они таяли, едва соприкоснувшись с землей, однако их набиралось все больше и скоро они покрыли землю, загасив костер, попортив запас сухого растопочного мха.

Для него это стало сигналом — увязать тюк и ковылять дальше, хоть он и не знал куда. Его уже не волновали ни «место коротких палок», ни Билл, ни тайник под перевернутым челноком на берегу Диза. Им правил глагол «есть». Он почти обезумел от голода и уже не обращал внимания на то, в какую сторону движется, просто шел по дну болотистых ложбин. Почти наощупь подбирался он сквозь мокрый снег к болотным ягодам, одним только чутьем находил и выдергивал с корнем камышины. Однако все это было безвкусным и голода не утоляло. Однажды ему попалось растение кисловатое на вкус, и он съел его столько, сколько смог найти — не много, потому что растение было ползучим и несколько дюймов снега с легкостью укрывали его от глаз.

В эту ночь пришлось обойтись без костра и без горячей воды, он просто заполз под одеяло и заснул прерывистым сном. Снегопад обратился в холодный дождь. Ночью он не один раз просыпался, ощущая, как этот дождь падает на его обращенное к небу лицо. Наступил день — серый, бессолнечный. Дождь прекратился. Острое чувство голода притупилось. Неодолимая потребность в еде исчерпала себя. В желудке поселилась тупая, тяжелая боль, но это его не тревожило. В голове у него прояснилось, и главной его целью снова стали «место коротких палок» и тайник у реки Диз.

Он разорвал то, что осталось от одного из одеял, на полоски, обмотал ими кровоточащие ступни. Потом заново перевязал поврежденную лодыжку и изготовился к дневному пути. Подойдя к тюку, он постоял, глядя на мешочек лосиной кожи, но, в конце концов, все же взял его с собой.

Дождь уже растопил почти весь снег, белыми остались только верхушки холмов. Показалось солнце, и он смог определиться по странам света, хоть и понимал уже, что сбился с дороги. Скорее всего, в предыдущие дни он, бесцельно блуждая, слишком сильно взял влево. Теперь он двинулся вправо, чтобы вернуться на правильный путь.

Голод терзал его уже не так яростно, однако он понимал, что сильно ослаб. Ему приходилось, когда он нападал на болотные ягоды или камыш, все чаще отдыхать. Язык стал сухим, распух, и словно порос тонким волосом, во рту поселилась горечь. Но особенно беспокоило его сердце. Стоило провести в движении несколько минут, как оно начинало бухать, а затем словно метаться из стороны сторону или болезненно подскакивать вверх, к горлу, душа его до головокружения, едва ли не до обморока.

Около полудня он наткнулся на большую бочагу с двумя пескарями. Вычерпать всю воду нечего было и думать, однако теперь он был поспокойнее и ухитрился изловить их жестяным котелком. Рыбешки были не длиннее мизинца, но, с другой стороны, и особого голода он уже не испытывал. Тупая боль в животе становилась все тупее, слабела. Казалось, желудок понемногу задремывал. Он съел пескарей сырыми, пережевывая их старательно и кропотливо, ибо потребление пищи обратилось в акт чистого разума. Есть ему не хотелось, однако он знал — надо, иначе не выживешь.