Читаем Любовь, исполненная зла полностью

Любовь, исполненная зла

«Но в этой жизни, в этом мраке

какое счастье наземь пасть»;

«Душа, как прежде, жаждет света,

Но я, как зверь, бегу во мрак»…

Уникальность вологодской трагедии в том, что расследование дела было бы точнее и успешнее, если бы им занимались не милицейские следователи, а исследователи стихотворных текстов, которые сразу бы поняли, почему случилось то, что случилось. Они безошибочно установили бы мотивы трагедии. Но тогда бы и приговора не было, поскольку за поэзию не судят… Тьму — естественную, природную, животрепещущую, утробную — можно теми же пригоршнями черпать из книги «Крушина». А поскольку её создательница — поэт со своей натурой и своим талантом, то приходится признавать подлинность этой тьмы, живущей в её стихах…

* * *

При всей любви к Тютчеву, Рубцова отталкивал тютчевский «угрюмый тусклый огнь желанья», его любовь была нематериальна, как воздух.

И вдруг такой повеяло с полейТоской любви, тоской свиданий кратких…

Не случайно же, что у него, написавшего столько стихотворений о «любовной тоске» в юношеские годы, нет ни одного стихотворения, рождённого во время жизни с Дербиной.

Ну и пусть! Тоской ранимыммне не так уже страшно быть,мне не надо быть любимым,мне достаточно любить.

Их поединок начался, когда на рубцовское завещание:

До конца, до смертного крестаПусть душа останется чиста, —

его избранница отвечала:

В душе таинственной и тёмнойВовеки не увидеть дна,Душа, что кажется бездонной,До глубины своей темна.

Рубцовское любовное чувство — доверчивое, безыскусное, простодушное, почти детское, очищенное от животной похоти и расхожего секса, не могло выдержать столкновения с чувством женщины — тёмным, волевым, ревностным, эгоистичным, хищным.

Мы с тобой не играли в любовь,Мы не знали такого искусства,Просто мы у поленницы дровЦеловались от странного чувства.

(Как тут не вспомнить лермонтовское — «но странною любовью»!)? Какая трогательная, какая одухотворённая стихия неосознанной, неискушённой любви живёт в этих строчках, как и во многих других:

Наивная! Ей было не представить,Что не себя, её хотел прославить,Что мне для счастья надо лишь иметьТо, что меня заставило запеть.

Всю беззащитность и обречённость своего любовного чувства, рождённого на грешной земле, Николай Рубцов гениально выразил в стихотворенье «Венера».

Где осенняя стужа кругомВот уж первым ледком прозвенела,Там любовно над бледным прудомДрагоценная блещет Венера.Жил однажды прекрасный поэт,Да столкнулся с её красотою.И душа, излучавшая свет,Долго билась с прекрасной звездою!Но Венеры играющий светЗасиял при своём приближенье,Так что бросился в воду поэтИ уплыл за её отраженьем…Старый пруд забывает с трудом,Как боролись прекрасные силы,Но Венера над бедным прудомДоведёт и меня до могилы!Да ещё в этой зябкой глушиВдруг любовь моя — прежняя вера —Спать не даст, как вторая ВенераВ небесах возбуждённой души.

О том, что это стихотворенье было особенно важным для него, свидетельствует тот факт, что оно имеет, кроме окончательного варианта, приведённого выше, ещё два. В одном последняя строфа после строчки «доведёт и меня до могилы» читается так:

Ну, так что же! Не все под звездойПогибают — одни или двое?Всех, звезда, испытай красотой,Чтоб узнали, что это такое!

Строфа поистине пророческая по отношению к себе. Второй же вариант имеет шесть строф. Первые три строфы полностью совпадают с тремя строфами главного варианта, но четвёртая строфа рисует наглядную картину жизни после гибели поэта, бросившегося навстречу любовному соблазну:

Перейти на страницу: