Любовь, или Не такие, как все

Потому что девка, которую он запечатлел, была чудо как хороша. Правда, увидел он ее лишь мельком, когда она плюнула в него через решетчатую дверь обезьянника, но и этого было достаточно. Такой модели у него еще не было. Поэтому он торопился обратно в сады. И молился о том, чтобы камеру никто не нашел, чтобы на нее не позарились птицы, чтобы какая-нибудь шавка не изнохратила пахнущий мясом картон.

На автобусе, конечно, он доехал бы за десять минут, однако сейчас, в конце рабочего дня, об этом можно было и не мечтать – выгонят из салона уставшие за день работяги. Еще и напинают. Поэтому шел он дворами и переулками, избегая попадаться группам людей больше трех. Были прецеденты.

До цели своей он дочапал, когда солнце уже спряталось за деревья. Вокруг не было ни души, только где-то тенькала синица да стучал в телеграфный столб дятел. Домик с петухами на ставнях сиротливо жался к забору. Косой оранжевый луч солнца, чудом пробившись сквозь деревья, играл на одинокой трехлитровой банке, пылившейся на штакетине.

Миленький вошел в калитку и прошел к душевой будке. Он встал на четвереньки и подслеповато вглядывался в низенькие, коротко стриженные кустики крыжовника.

– Это ищешь, мерзавец?

Если бы Миленький услышал, допустим, сирены десяти пожарных расчетов, отправленных вымыть его в десяти щелоках и несколько раз побрить вафельным полотенцем, или если бы то были трубы Страшного суда – он, наверное, даже бровью не повел бы. Но голос был негромкий, девичий. Тот самый, что всего два часа (или около того) назад обвинял его в изнасиловании.

Мерзавец, продолжая стоять на коленях, поднял голову. Да, это она – прекрасная белокурая волоокая дева, запечатлеть которую мечтал бы любой художник, от неизвестных пещерных художников до величайших мастеров современности. С персями, формы которых не могла скрыть уродская мужская рубашка на два размера больше; с высокой лебединой шеей, один изгиб которой мог разжечь или прекратить войну; с бедрами ровно той степени полноты, когда несчастную не хочется немедленно накормить или сейчас же отправить на лечебную физкультуру… И в руках она держала картонную фотокамеру Миленького, с – о, счастье! – надетым на объектив фетровым колпачком.

– Отдай, это мое! – потребовал Миленький.

– Ну уж нет, я это сейчас в милицию унесу, – со злорадством ответила дева.

– Отдай, я сам ее сделал!

– Хрен тебе.

Деву обманул внешний вид преступника. Она думала, что он доходяга, еле ноги волочит – да Миленький таков и был, – но в особо ответственные моменты он мог мобилизовать свои силы и сделать могучий рывок. Что он сейчас и предпринял. Из положения, которое неприличные люди называют «раком», а приличные – высоким партером, он скакнул гигантской лягушкой прямо на деву. Та от неожиданности отступила, запнулась и упала навзничь. Миленький, все еще на четвереньках, проскакал прямо по деве, вырвал у нее из рук фотоаппарат, вскочил на ноги и припустил к спасительному забору.

– Ах ты… – чертыхнулась сзади дева, но оборачиваться Миленький не стал, это он уже проходил много погонь назад.

Он перепрыгнул через штакетник, словно ветер, пронесся вдоль погрузившейся в сумрак улочки и уперся в забор. Одним движением он отодвинул в сторону заветную доску, змеей проскользнул в щель и успел задвинуть проход перед самым носом преследовательницы.

– Стой, говнюк! – злобно крикнула она. – Догоню – хуже будет.

– Не догонишь, – задыхаясь, ответил Миленький и побежал по тропинке прочь.

Но дева, видимо, закусила удила и сдаваться не хотела. Миленький буквально затылком чувствовал – погоня продолжается и разъяренная барышня сокращает дистанцию с каждым шагом. Спасти его могла только свалка, до нее было рукой подать.

Дева едва не подсекла его у первой кучи. Миленький скорей почувствовал, чем заметил брошенный ему под ноги дрын и подскочил ровно в тот момент, когда палка едва не ударила его в лодыжку. Избежав таким образом падения, он метнулся за кучу гнилого вонючего тряпья, за ней поменял направление, добежал до строительных отходов и там притаился.

Преследовательница появилась меньше чем через минуту. Она уже не бежала, а осторожно шла, глядя под ноги – не то пытаясь разглядеть следы Миленького, не то боясь наступить в грязь.

– Эй, ты где? – крикнула дева, стоя в паре метров от Миленького.

Голос ее был уже не таким решительным, но Миленький решил, что отзываться все равно не стоит. Надо немного подождать, девка совсем испугается и уйдет. На всякий случай он задержал дыхание, чтобы, не дай бог, она не услышала.

Крикнув в пустоту еще пару раз, девка пошла дальше. Миленький, от греха подальше, остался на месте. От такой встряски организм вдруг ослабел, и, прислонившись к мешку с окаменевшим цементом, Миленький закемарил.

Спал он, однако, не слишком долго – его разбудила крыса, ткнувшаяся носом в его ладонь. Несмотря на скрывшееся солнце, было довольно светло – наверное, часов десять вечера. Миленький потянулся, встал и двинулся, припадая на затекшую ногу, домой.