Любовь и жизнь как сестры

– Ну не мы только. И древние греки прорывались, и Шекспир прорывался, и Гете прорывался. Великие музыканты прорывались в неизведанные сферы. Живописцы. Скульпторы.

– Юрий Петрович, вы говорите о том мире, в котором последнее время жили, не как о цивилизованном, а как о здоровом обществе. Я, когда бываю за границей, тоже думаю: почему там легко дышится? Когда с людьми разговариваешь, то по нашей советской привычке ищешь, а где второе дно, а что они имеют в виду? А они часто говорят так, как есть. У них нет двоедушия.

– Нету. А зачем? Во-первых, там легче дышится, потому что там лучше зарплата. Во-вторых, там менее заражен воздух. Там чище. Там санитарные условия намного лучше. Там нет таких, извините, сортиров. Там же нет подъездов, в которые страшно войти!

– Ну вот я ловлю вас, что вы при этом сюда возвращаетесь, вы при этом работаете с этими актерами и для этого зрителя. Все-таки любите свой город? Место, где родились?

– Я родился в Ярославле.

– О вашей личной жизни почти ничего не известно. У вас сначала была знаменитая жена Целиковская?..

– Да, царство ей небесное. И знаете, даже когда трагедия случилась, что я женился на Кате…

– Как она перенесла это?

– Несмотря на легкомыслие – достойно. Она меня не ругала. При посторонних. И потом она всегда хорошо обо мне говорила.

– Вы же прожили огромный кусок жизни вместе?

– Лет двадцать.

– При том, что новая любовь, конечно, тянет, наверное, трудно было?

– Трудно, очень.

– А вторая жена, Катя, вам родила сына?.. Я видела фотографию Плотникова, где стоит маленький голый мальчик, ангел такой, у ваших ног…

– Этот ангел, когда рассердился на маму, кулаком прошиб дверь, чтобы выплеснуть темперамент…

– Это ваш темперамент?

– Я уж не знаю, по-моему, вдвойне сошелся. У меня неукротимая Катерина. Венгерка. Я думаю, если б она стала террористкой, то не дай бог! Ее венгры прислали ко мне в Будапеште в качестве переводчицы, потому что предыдущую убрали, она доносила на меня нашему посольству…

– И началась любовь?

– Ну да. С Катей такой был случай. Она уже в положении, и какой-то прием в советском посольстве… Погодите, надо выпить лекарство. А то Катя будет сердиться, скажет: вот, вы не пили лекарство.

– Она на вы с вами?

– Мы с моим папой и папа с моим дедом тоже говорили на вы. С мамой на ты, а с папой – на вы.

– Это в крестьянстве было принято.

– Так у меня дед крепостной мужик. А папа закончил коммерческое училище, за что и был не единожды арестован. Так что у меня закалка крепкая. Ну и вот, Катя в положении, стоят все послы, и наш, конечно, обормот. И вдруг он говорит: «О, теперь вас можно принять. Уже, понимаете, вот официально». И показывает на брюхо Катино. Пауза. Всем как-то неловко. И она мне громко говорит: «Простите, у вас все послы такие хамы?» Поворачивается и уходит.

– Террористка, молодец.

– Я извиняюсь, говорю: ради бога, извините, но я перевоспитанием жен не занимаюсь. Откланялся и ушел.

– Ваша личная жизнь когда-нибудь превалировала над театром? Или никогда?

– К сожалению, нет.

Тут Юрий Петрович берет в руки старый фонарик, который у него уже лет пятьдесят, со времен войны, он им показывает актерам из зала, как они играют. Зеленый свет – хорошо, красный – плохо, прерывистый – темп потеряли.

– Давайте поставим зеленый, в надежде, что повезет же нам когда-нибудь, русским.

– И у нас будет зеленый свет туда, где есть здоровье, моральное, физическое, всякое. Человеческое.