Любовь и прочие обстоятельства

Соня хорошо говорит по-английски, у нее большой словарный запас, и она почти безошибочно строит предложения, в отличие от некоторых таксистов, с которыми мне доводилось встречаться, или продавцов в кондитерской, где я обычно завтракала, прежде чем переехать к Джеку. Впрочем, в разговоре Соня употребляет только настоящее время. Я ни разу не слышала, чтобы она использовала другое. Джек тоже. Я встречалась с ней всего пару раз, зато он провел в ее обществе сотни, даже тысячи часов. Соня была няней Уильяма с того дня, как ему исполнилось полтора месяца. Тогда Каролина вернулась на работу.

— Но сегодня у тебя выходной, — повторяю я. — Она заставила тебя работать в выходной?

Соня хлопает своими миндалевидными глазами и презрительно усмехается — так мимолетно, что я даже сомневаюсь. Возможно, мне показалось. Возможно, она вовсе не издевается над моей беспомощной попыткой подлизаться к ней, убедить, что мы — на одной стороне, мы обе — жертвы в руках всемогущей Каролины Соул.

В миллионный раз убеждаю себя, что первой причинила Каролине боль, и любое выражение гнева, весь яд, которым она брызжет, любой смертоносный снаряд, пущенный с Пятой авеню, где расположена ее квартира, полностью оправданы. И все же я чувствую унижение оттого, что Каролина посылает гонца с подробными инструкциями относительно капельки антибиотика.

— Он принимает это три раза в день. С едой. Держите в прохладном месте. Но не в холодильнике.

— Где же, если не в холодильнике?

Соня пожимает плечами.

— Еще доктор Соул говорит: когда мистер Вульф забирает Уильяма, то его одежда должна быть чистой и сложенной. Не засунутой в рюкзак.

— Это нечестно. Во-первых, просто смешно заставлять нас привозить его одежду каждый четверг с утра, в то время как ее можно просто прислать на выходных. И во-вторых, вещи вовсе не были «засунуты». Я вытащила их из сушилки и, может быть, чересчур быстро сложила…

Соня вскидывает руку:

— Мисс Гринлиф, я всего лишь передаю то, что велено. Я не доктор Соул, это не мои слова. Пожалуйста, не кричите на меня.

— Я не кричу.

— Очень неприятно, что вы кричите на меня при людях.

Соня младше меня — ей еще нет тридцати, — но сейчас я чувствую себя непослушным ребенком.

— Прости, — негромко говорю я. — Я не права.

Она кивает.

— Я смотрю на Уильяма. Потом иду по своим делам. И не забывайте, три раза в день. Держать в прохладном месте, но не в холодильнике.

— Понятно, — отвечаю я. — В прохладном месте, но не в холодильнике. Складывать, но не засовывать.

Соня опять кивает.

Мы обе смотрим на дверь Алой комнаты. Она все еще закрыта. Матери перебрались поближе к двери, Эдик — среди них. Я улыбаюсь, она отворачивается. Кто-то, должно быть, открыл ей правду. Или она услышала мой разговор с Соней и все поняла сама. Так или иначе, больше нам с ней не судьба говорить об объективном искусстве и линейном повествовании.

Глава 10

Такси не останавливается. Идет дождь, мы с Уильямом уже промокли, и проклятая детская подушка в моих руках яснее ясного подтверждает, что мы — кошмар любого таксиста. Я стараюсь изо всех сил: то и дело выпрыгиваю на мостовую, пытаясь избегать потоков грязной воды из-под колес проезжающей машины. Я бешено машу — даже тем такси, которые направляются в парк. Наконец говорю Уильяму:

— Давай попытаем счастья на Парк-авеню. Может быть, нам повезет. По крайней мере там они едут в обе стороны.

Мы идем по улице, опустив голову. На Уильяме самый мрачный наряд, какой мне только доводилось видеть на ребенке. Прочие дети щеголяют в ярко-желтых дождевиках, фиолетовых ветровках, розовых куртках. Плащ Уильяма цвета хаки и застегнут наглухо. Впрочем, он на гусином пуху и очень теплый. Я в своем тонком пальто дрожу. Мерзну, невзирая на толстый шерстяной свитер и шелковое белье. Уильям обут в обыкновенные резиновые сапоги, тоже темно-зеленые, и я боюсь, что ноги у него мерзнут.

Когда мы добираемся до Парк-авеню, то видим, что такси действительно едут в обе стороны, но ни одно не желает останавливаться. Я ругаю себя за то, что не захватила зонтик. Воображаю телефонный разговор, во время которого Каролина кричит на Джека из-за того, что по моей вине Уильям простудился, стоя под ледяным дождем без зонтика. Потом я представляю себе, как Джек и Каролина сидят возле Уильяма — у мальчика пневмония, и только респиратор заставляет его легкие работать. С трудом удерживаясь от паники над постелью тяжелобольного ребенка, они заключают друг друга в объятия. Приникают друг к другу. И как они позволили такому случиться? Почему не сумели защитить свое дитя и свой брак? Они клянутся в вечной верности, лишь бы Уильям поправился.

Мы спускаемся по улице, стараясь обогнать прочих вымокших до нитки охотников за такси. Стоим на углу Девяностой, когда я понимаю, что с меня хватит.

— Мы едем на автобусе, — говорю я.

— На автобусе? — переспрашивает Уильям.

— Пожалуйста, только не говори, что ты никогда в жизни не ездил на автобусе.

— Я ездил.

— Слава Богу.

— Только не зимой. Сейчас эпидемия гриппа. Мама не хочет, чтобы я пользовался общественным транспортом зимой.