Любовь и прочие обстоятельства

Меня одолевает жестокое и абсолютно невозможное желание сказать Саймону, что единственная причина любезности продавца — надежда на комиссионные. Но я молчу. Не только потому, что Саймон — мой лучший друг, но и потому, что он постепенно становится моим единственным другом. Я не желаю общаться с теми, у кого есть дети, или с теми, кто ждет ребенка. Даже Минди мне трудно переносить. Она думает, скорбь нас объединила, мы подруги по несчастью и будем вместе сидеть со скорбными лицами, пока самодовольные мамаши гуляют со своими колясками. Но я каждую минуту готова ей сказать, что она ничего не понимает, что кусочек плоти, плавающий в кровавой луже на дне унитаза, — это еще не ребенок. Чувствовать, как по твоим ногам течет кровь — это далеко не то же самое, что держать на руках мертвого ребенка. Но подозреваю, эти слова отразятся на нашей дружбе не лучшим образом.

Саймон — единственный из моих друзей, кто точно никогда не заведет ребенка, и потому я не могу его оттолкнуть, пусть даже он иногда при упоминании Изабель делает притворно скорбную мину. Он любит меня и оплакивает Изабель. Наверное, Саймон — единственный, кто плачет по ней, не будучи связан с моей дочерью кровным родством. И он не виноват, что его печаль выражается не так, как мне хотелось бы. Это моя вина, я требую слишком многого.

Я молчу за ленчем, говорит преимущественно Саймон. Обычно бывает по-другому. Обычно мы оба болтаем. Эмилия Гринлиф и Саймон Фарго, одна команда, всегда готовы друг друга выслушать. Так было с того самого дня, как мы познакомились на первом курсе колледжа, на семинаре, куда ходили всего несколько человек с нашего отделения. Впрочем, я там долго не задержалась — все они были слишком серьезны и целеустремленны. А Саймон задержался и до конца года щедро снабжал меня конспектами, нарушая не только правила семинара, но и письменный договор, составленный каким-то неврастеником, который что-то услышал о спросе и предложении.

Саймон ковыряет салат. Я съедаю свою порцию и заказываю картошку фри.

— С ужасом жду выходных, — говорит Саймон.

— Почему?

— Еще один мальчишник. Ты, наверное, думаешь, быть голубым — значит освободиться от обязательного посещения этих кошмаров. Увы, нет. Каждый раз, когда женится кто-нибудь из моих бывших однокурсников, меня приглашают пить текилу и глазеть на какую-нибудь несчастную русскую девчонку, которая извивается вокруг шеста. Честно говоря, Эмилия, ты даже не представляешь, насколько они голые, эти девушки. Будь у меня зеркальце и пара ватных палочек, я бы уже защитил диссертацию по гинекологии.

Я понимаю, что сейчас меня вырвет. Официантка приносит картошку фри, и я разглядываю свою порцию. Картошка похожа на срезанные волосы. Сухие. Мертвые.

— Не понимаю, почему эти притоны не закрывают, — продолжает Саймон. — Главное, они ведь не подпольные. Девчонки берут в рот прямо в клубе. Даже предлагали это мне, Господи Иисусе. Ты себе не представляешь, как я выглядел, когда пытался объяснить слово «гомосексуалист» несовершеннолетней деревенской девчонке из Молдавии. В конце концов пришлось заплатить исключительно за то, чтобы она от меня отвязалась.

Я не отвечаю. Ничего не могу сказать. В голове у меня воспоминание об отце и русской стриптизерше, которую, по его словам, он любил. Девушка из Нью-Джерси, которую папа навещал каждый понедельник в течение года. Девушка, ради которой каждый понедельник он снимал со счета в Национальном банке тысячу долларов. Если бы я не посвятила маму в тайны банковского обслуживания через Интернет, она бы не обнаружила этих махинаций. Но даже в этом случае она могла бы ничего не заметить, если бы не регулярность и не величина суммы. По мере того как деньги с веселым звоном исчезали со счета, мама все более терялась. Наконец отыскала старые банковские выписки и прочла их впервые в жизни. И только тогда поняла, почему, будучи замужем за президентом юридической ассоциации и двукратно номинированным Адвокатом года в Нью-Джерси, она, в отличие от своих подруг, никогда не могла позволить себе круиз, персонального тренера, который помог бы ей сбросить вес, или новую машину взамен древней «хонды». Поначалу она решила, что отец увлекся азартными играми. Ткнула ему под нос выписки и предложила сходить к психологу. Мама говорит, что ссора продолжалась почти всю ночь и на рассвете отец признался. Он тратил деньги не на скачки и не на карты. Он никогда не бывал в Атлантик-Сити. Деньги предназначались для Оксаны.