Любовь и Ненависть

Однако черные мысли о смерти не мешали Вольтеру использовать каждую оставшуюся минуту в его жизни до конца. Если человек смертен, то это еще не означает, что он должен похоронить себя живьем. Как это сделал, например, Руссо. Он похож на человека, который, оказавшись на тонущем корабле, начинает уже плыть, не окунувшись в воду. Ни на минуту Вольтер не приостанавливал своей лихорадочной деятельности, по-прежнему оказывая свое уважение друзьям и гостям.

Тем не менее, несмотря на все его занятия, мысль о смерти постоянно возвращалась к нему. Особенно она донимала его, когда он посещал маркизу де Гуверне, которая шестьдесят лет назад была такой восхитительной, но не столь талантливой актрисой Сюзанной Леври, его любовницей, с тех пор за ней долго ухаживал и в конечном итоге добился своего маркиз де Латур дю Пен де Гуверне, который женился на ней и привез ее в свой пышный дворец, в котором она царствовала, как фея цветов.

Потом маркиза стала такой примерной, что всячески старалась скрыть свое прошлое, и когда Вольтер посещал ее, она приказывала своему дворецкому захлопывать двери перед его носом. Тогда он отправился домой, где написал свою замечательную поэму «Послание о «вы» и «ты», в которой говорил об изменении к нему отношения со стороны Сюзанны Деври, которая перешла с интимного «ты» на формальное «вы».

Но теперь, пятьдесят семь лет спустя, теперь, когда она постарела, овдовела, она вновь радушно распахивала свои двери перед таким же старым, как и она, Вольтером. Маркиза приняла его, сидя в мягком кресле, приставленном к стене. А над головой ее висел портрет молодого Вольтера работы Ларгильера. Вероятно, она хотела тем самым сказать ему: «Вот каким я хочу сохранить вас в своей памяти — молодым и красивым. Попытайтесь и меня представить такой же».

Но как это сделать? Они так и сидели друг против друга, не смея развязать языки. И расстались без слов.

Вернувшись домой, Вольтер вымолвил: «Сегодня вечером я переехал через Стикс[260]. Придется переехать еще раз». Он подумал о той жатве, которую собирала смерть. Умер Тьерио и маркиз Вовенарг[261]. А сколько еще других!

На следующее утро, очень рано, когда Вольтер сидел в кровати и диктовал Вагниеру несколько новых строчек, вкладывая в них привычный свой театральный жар, он вдруг сильно закашлялся. Сплюнув, он увидел в своем плевке крошечную красную спиральку. Это его сильно обеспокоило. Откашлявшись еще раз посильнее, он снова выплюнул. Сейчас в плевке было еще больше крови. Еще раз, и тот же результат. И вдруг кровь потоком хлынула у него горлом, через ноздри, заливая ночную рубашку и простыни.

Вагниер, подскочив на месте, ринулся к звонку. Вошла мадам Дени. Вскрикнув от ужаса, она кинулась вон из его спальни, чтобы позвать доктора Трончена, который тоже переехал в Париж. Вскоре в его спальне собрались домочадцы — все суетились, советовали, что делать с мокрыми, пропитанными кровью полотенцами. Но кровотечение не унималось.

Приехал доктор Трончен, все немедленно удалились, и он, выкачав у пациента литра полтора крови, все же остановил кровотечение. Теперь струился лишь крохотный ручеек. Причиной кровотечения стали не больные легкие, а разрыв кровеносного сосуда в горле, что, конечно, куда более серьезно. К Вольтеру приставили сиделку, не допускали к нему посетителей. Вольтеру запретили разговаривать, но никакой нужды в таком запрете, по сути, не было, так как он настолько ослаб, что не мог произнести ни слова. Теперь все его силы обращены на одно — на борьбу за эту жизнь, которая все еще теплилась в нем. Он спрашивал себя: неужели его лишат этого сладостного, триумфального момента, которого он ждал столько лет? Как Моисею было отказано войти в землю обетованную, к чему он стремился всю жизнь[262].

Ах, если бы только помолиться! Но кому? Богу? Нет, это безумие. Бог! Творец! Перед которым он однажды, много лет назад, упал на колени. Однажды ночью, когда они с маркизой дю Шатле оказались одни на дороге, а их карета неожиданно сломалась. Они сидели вдвоем на обочине, разглядывая звезды на небе. Каждая крохотная точка на небе, а их там были миллионы, на самом деле была солнцем. И только одному Богу известно, сколько планет вращалось вокруг каждого такого солнца и сколько миллионов, даже миллиардов таких вселенных существует. Стоит ли удивляться, что тогда, в ту ночь, он упал перед Творцом на колени?

Но молиться? Нет, он не мог. Как он мог молиться такому Богу? Словно он был с Ним на дружеской ноге, мог описать Его, сказать, например, какого Он цвета, какие у Него формы? Это все равно как если бы у него в Фернее, в его дворце, муха, угодив в паутину паука в темном уголке подвала, начала бы молиться, чтобы ее спас из плена хозяин замка. Эта несчастная муха могла сделать вывод, что в этом замке нет хозяина, что никакого Вольтера не существует только потому, что никто не ответил на ее молитву. Никто не спас ее от смерти.