Любовь и маска

…Был один весенний солнечный день в Москве, спустя много лет после смерти Нонны Петровны. Ее внучка с цветами в руках оказалась в автобусе, проезжавшем мимо кинотеатра «Ударник». Что-то это все напоминало: солнечный день, троллейбус, цветы, женщина с цветами, на одной из остановок действительно вошла очень красивая женщина, актриса Театра сатиры, — без цветов. И захотелось так же, как тогда, подойти, улыбнуться, сказать, соединив рисунок прошлого с настоящим. Подошла, улыбнулась, сказала… Актриса сделала страшное лицо и замахала руками: «Да, что вы! Что вы! Спасибо, не стоит!»

В год смерти Нонны Петровны с ее розами сделали все, что делала она. И все погибли.

— Почему мы никогда не говорим с тобой о бабушке? — как-то вдруг, как с ней часто бывало, посреди своего обычного занятия — пришивания бесчисленных пуговиц — однажды спросила Орлова Машу.

Со дня смерти Нонны Петровны прошло около десяти лет.

— Не могу.

— Я тоже.

Они больше и не говорили.

И никогда больше Любочка не заходила в этот дом, на этот участок. И даже ни разу не прошла по этой улице.

Новый год они часто встречали вместе: Орлова, Александров, сестра, иногда заходили Софья Ефимовна Прут, Ева Милютина, кто-то еще из близких.

Все это кончилось.

С тех пор в новогоднюю ночь они оставались вдвоем.

Всегда вдвоем — только Люба и Гриша.

Глава 14

Формальности соблюдены, открытки отправлены, звонки совершены, телефон отключен.

Водка для Чарли, коньяк для Гриши, шампанское для обоих. А кроме того, всевозможные бутылки из запасников — одна поражала воображение исторгаемой в момент налива музыкой: кажется, банановый ликер, до которого годами не добирались губы. Гриша любил экзотику.

Зимний внуковский лес, негатив снега, берез и темноты в окне гостиной.

Проводы старого года. Каков бы он ни был, за пять минут до начала Нового всякий раз совершалось одно неизменное действие.

Под бой курантов из телевизора двое выходили из дома — из года и шли по идеально расчищенной тропинке вперед, до тех пор, пока не вступали в новый год.

Такая примета. Только вперед, по заснеженному лесу, вперед — все триста шестьдесят пять очередных дней. У них там была особая скамья, на которой они сидели несколько минут, выпивали по бокалу шампанского и возвращались домой.

Старая традиция, которой они не изменяли, каким бы ни был прошедший год и что бы ни сулил новый.

1960-й. Уже была «Лиззи Мак-Кей» Сартра — с ним они познакомились тринадцатью годами раньше, возвращаясь с Венецианского фестиваля. А до этого видели фильм, сделанный по его пьесе. Сартр заметил, что был бы весьма доволен, если бы его пьеса пошла в Союзе — роль словно специально написана для Орловой. Посоветовавшись с кем нужно, Григорий Васильевич высказал Сартру свои опасения — пикантно, игриво, — надо бы слегка подсушить, приспособить идеологически. Деловитый экзистенциалист спросил, что от него требуется конкретно.

…Написать сцену с определенным осуждением буржуазии, резким осуждением расовой дискриминации, еще каким-то осуждением.

Понятливый Сартр (экзистенциалисты вообще понятливый народ) тотчас же сел за работу и через несколько дней прислал в гостиницу двенадцать страниц дополнений.

Пятьсот раз сыграла Орлова в этом спектакле, поставленном И. С. Анисимовой-Вульф.

В начале лета 1962-го, на 400-м представлении своей пьесы присутствовал автор.

— Меня особенно восхитила талантливая игра Любови Орловой, — говорил он журналистам. — После представления я сказал актрисе, что в восторге от ее игры. Это не был пустой комплимент. Любовь Орлова действительно лучшая из всех известных мне исполнительниц роли Лиззи Мак-Кей.

Энергия едина, и неумолимый закон, распределяющий успех и неудачу в пределах одной человеческой жизни, обычно действует безотказно, тем более если речь идет о цельной личности. Что-то отнимается, неизбежно прибавляясь к чему-то. Двоение (о раздвоенности не говорю) опасно и наказуемо. Видимо, даже в рамках одной профессии.

Чем успешнее складывались дела Орловой в театре, тем глуше и невнятнее становилось ее положение в кино. Актерская зависимость от мужа (скажем еще раз: добровольно выбранная и принятая) обернулась тем, что ей почти перестали что-либо предлагать. Она не очень-то горевала, продолжая надеяться на Александрова, на его чудодейственную предрасположенность к успеху (по крайней мере, официозному), на полноценный сценарий, в котором бы у нее была достойная, неунизительная роль.

Вышедший в 1960-м «Русский сувенир» должен был оправдать надежды.