Любовь и маска

Больше никто уже не напоминал автору первой советской комедии рецензию из французского еженедельника «Марианна», в которой среди прочего была такая фраза:

«„Веселые ребята“ производят впечатление, как будто на фабрику ГУКФ ночью пробрались буржуазные режиссеры и тайком в советских декорациях сняли эту картину».

Глава 6

Марион, Мэри, Мария — кокетливое создание невероятной эпохи, причудливый плод компромиссов и соглашений: Марион, взлетевшая в цирковое небо, вызвав бурю оваций, и Мэри, распластанная на полу в гримуборной с глазами, полными страха, нежности и глицерина. Наполовину снятый темный парик, драматично контрастирующий со светлыми волосами. Черно-белая Марион, темно-золотистая Орлова.

Есть такая легенда.

После «Веселых ребят» Орлову и Александрова пригласили в Кремль. Это был один из тех правительственных банкетов, приглашения на которые позднее актриса под разными предлогами игнорировала. Рассказывали, что, когда их подвели к Сталину, тот (впервые увидевший живую Анюту), улыбаясь, предложил Орловой просить у него все, что душе угодно.

Душе было угодно знать хоть что-нибудь о судьбе первого мужа — Андрея Берзина. Александров стоял рядом и, естественно, не мог не слышать. Так рассказывали.

«Вас примут», — после своей обычной паузы сказал вождь и отошел.

Ее действительно приняли. Гепеушный чин самого крупного калибра (будто бы даже сам Ягода) был краток:

— Все, что мы можем для вас сделать, Любовь Петровна, это соединить вас с мужем. Хотите?

Ответ — нет.

Странный диалог. В пересказе он звучит так, словно Ягода (или кто бы он ни был) говорил о соединении с Берзиным в лагере или в ссылке.

Скорее всего в этой легенде преувеличенно отразились события, происходившие намного раньше — в начале 1930-го, когда Берзина арестовали по делу Крестьянской партии.

Хождение по гепеушным коридорам, вопросы в лоб и такие же ответы, и неизвестность, и ожидание — видимо, все это было, но только раньше, без Сталина и Ягоды. До Александрова.

Простое сопоставление дат делает эту легенду по меньшей мере странной.

Орлова могла оказаться на приеме в Кремле не раньше конца декабря 1934-го. Реальнее — в январе — феврале 1935 года, то есть сразу после «Веселых ребят». Если допустить, что подобный диалог со Сталиным имел, что называется, место, то фраза Ягоды (или лже-Ягоды) о соединении с мужем лишена всякого смысла. Во-первых, потому, что гепеушное начальство не могло не знать о том, что Орлова уже была замужем за Александровым, а во-вторых, потому, что с сентября 34-го Андрей Берзин уже находился в Москве и оставался в ней, по крайней мере, до 37-го.

Спуталось что-то в семейных преданиях, из которых родилась эта легенда, и настоящий смысл ее заключается в том, чтобы дать хоть какое-то представление о подлинной Орловой, той Орловой, которую никто не знал, — понимающей, отчетливо сознающей, в каком перевернутом мире она находится.

Если бы только все было так просто.

Она сознавала происходящее настолько, чтобы обойтись без эффектных жестов и просьб на кремлевском банкете.

Она понимала, с кем и с чем имеет дело. Какой уж тут Андрей Каспарович Берзин, память о котором отзывалась не одной только болью, но и страхом, его неприметным, одиноко стоявшим в прихожей чемоданчиком, извозчиком, опустевшей, выжидательно застывшей квартирой в Колпачном.

Боль притупляется, страх — остается. Ибо он и есть — память о боли.

В той жизни, которая началась для Орловой сразу после «Веселых ребят», не было места прошлому. Не должно было быть места. Она так решила. Это была другая жизнь: неправдоподобная, выдуманная, изобретенная, и только в ней она и могла остаться.

Ясноглазый бог Александров был не так прост, как это может показаться. Балансируя между собственными режиссерскими амбициями и актерскими возможностями Любочки, он смастерил роль, способную на свой лад выразить ее тайную двойственность. Темный парик на светлых крашеных волосах бывшей шатенки теперь прочитывается скрытой метафорой: двойная маскировка, двойная защита, сон во сне.

Что снилось? И кому?

Гиблое дело искать Орлову в немногих оставшихся после нее ролях: отраженный свет, солнечный зайчик, на деле оказывающийся лучом циркового прожектора.

Как всем нравились ее подпрыгивающие бровки и якобы наивно «распахнутые» (о, эти распахнутые!) в дежурной комедийности глаза…

И как мало обращали внимания на те мгновения, когда лицо ее, устав от бесконечных ужимок, становилось совершенно спокойным, совершенно нейтральным.

Александров успел изучить некоторые свойства ее лица.

В «Цирке» на Орлову наставляли особый, тщательно отрежиссированный свет, существовали точки, с которых камере не рекомендовано было к ней приближаться.

Сочинение и производство звезд — дело столь трудоемкое, что теперь, когда целые тресты обслуживают какого-нибудь исполосованного пластическими операциями кибернетического мутанта без пола и возраста, осуществленность Орловой кажется невероятной.