Любовь и маска

Прошло около года, прежде чем она начала сниматься в том фильме, что показал ей границы ее возможностей и лучше б которого не было.

Орлова уехала на съемки. Она не подозревала, что ситуация с «…Сэвидж» может измениться так быстро.

Была обреченная, мучительно умиравшая в течение семи лет Марецкая.

И был Завадский, готовый дать «Ве-Пе» любую роль, лишь бы смягчить ее смешанные с обычным честолюбием страдания, — пускай и за счет страданий других.

Марецкая до конца дней продолжала оставаться Хозяйкой. Дикостью казалось: зачем этой обреченной, с чудовищно разрастающейся опухолью женщине понадобилась еще какая-то Звезда Героя Соц. Труда (рифмующаяся с гертрудой Завадского, что ли…)?

А вот понадобилась — до дрожи, до спазмов, — как последняя защита от этой опухоли, давившей на головной мозг.

А для звезды нужна была роль.

Завадский распорядился назначить «Ве-Пе» на роль миссис Сэвидж.

Молчадской, отвечавшей за вводы в спектакль, вскоре позвонил директор.

«А вы Орловой сказали?» — спросила она, узнав о назначении.

Ответить директору было нечего.

Когда Орлова вернулась со съемок, работа с Марецкой уже началась.

«Что значит все это хамство?» — спрашивала она Молчадскую.

Что ей мог ответить человек, по распоряжению дирекции отвечавший за вводы в «…Сэвидж»?

Что это — театр? А в театре все происходит вдруг? Все лучшее, и все худшее тоже?

Марецкая вытащила роль на зубах, на своем нечеловеческом характере. Когда, казалось, запас успеха, рассчитанный на роль миссис Сэвидж, полностью истощился, «Ве-Пе» сумела внести в список побед и свое имя. Правда, это уже был изрядно девальвированный успех — инерция самой роли, шлейф предыдущих побед.

Симметрия этого успеха, обид, оскорбленных самолюбий и их проявлений была далеко не полной.

Прелестна эта верная лазутчица Раневской, честно таившаяся в полутьме боковой ложи во время прогона с Орловой.

Любовь Петровна, в свою очередь, действовала иначе. Она лично отправилась на премьерный спектакль Марецкой. Она хотела это увидеть.

Главным вопросом было: что надеть? Несколько дней она перебирала весь свой гардероб, прежде чем остановилась на очень скромном, коричневатого оттенка платье, напоминающем старые школьные формы старшеклассниц. Она взяла с собой внучатую племянницу. В зале она села во втором ряду, с краю. На нее смотрели, ее узнавали, но никто не подходил.

Орлова увидала то, что и рассчитывала увидеть.

«Не могу смотреть на эту домработницу», — сказала она после первого акта, но высидела до конца.

В театральном обиходе есть правило: актер, введенный на роль, должен сыграть два спектакля подряд.

«А Любочка мне это разрешит?» — в своей неподражаемой капризно-кокетливой манере спросила Марецкая на премьерном банкете.

О Любочке в тот момент думали меньше всего.

Марецкая сыграла семь «…Сэвидж» подряд.

Орлова звонила в дирекцию узнать, когда будет ее спектакль.

«Следующий ваш, Любовь Петровна, безусловно ваш, какие могут быть разговоры!»

Разговоры происходили в кабинете Завадского. Это были тихие, грустные, вполне понятные разговоры.

«Вере осталось немного, — говорил Завадский, готовый заплакать. — Совсем немного… Ну, пусть сыграет еще один… Как-нибудь выкрутимся».

Выкручиваться Приходилось директору.

— Я хочу знать, — меня что, сняли с роли? — прерывала Орлова удрученные директорские бормотания по телефону.

Следовал воркотливый поток признаний и заверений.

— Хочу вас предупредить. Если следующий спектакль не мой — я иду к Демичеву.

Она несомненно пошла бы. И несомненно добилась бы своего. Все знали: чтобы пробить свой последний с Гришей фильм, она ходила к Георгадзе, и ей помогли.

Уставший, постепенно отходивший от дел, Завадский не решился спасать «Ве-Пе» ценой еще одной проблемы.

Следующий спектакль играла Орлова.

А Марецкая легла в кунцевскую больницу. Если она и существовала для Любочки, — хотя бы как неизбежный и будоражащий раздражитель, — то после этой истории кончилась навсегда. Не действовали и разговоры о болезни «Ве-Пе», о ее скорой смерти.

«Не надо мне это говорить, — молниеносно вспыхивала Орлова, — хамства я не прощаю никогда».

Как показало время, доводы о болезни и смерти можно было приводить кому угодно, только не ей.

Если на самом деле в человеке заложено знание своего смертного часа, то для Любочки эти разглагольствования имели только обратную силу.

Из трех актрис, игравших «Странную миссис Сэвидж», первой ушла та, что, казалось, переживет остальных.

Когда ее не стало, сниматься для телевидения, записывать спектакль на радио должна была Раневская. Должна и по положению первой исполнительницы, — да и какое там положение! — просто потому, что она была жива, потому, что надо было отлавливать каждый миг этого небывалого художественного создания — «Фуфы».

Время шло, ни о какой записи не было и речи.

Саввина в своем очерке о Завадском вспоминала, как однажды сама подошла к Раневской — уже действительно очень старой, действительно очень больной.

— Фаина Георгиевна, а почему не пишем «Сэвидж»?

— Я отказалась.

— Как, опять отказались?