Став премьером, Муссолини сохранил многие привычки провинциального популиста. Мелкобуржуазная среда, в которой он вырос, навсегда привила ему пристрастие к внешней красивости, показной пышности, дешевым эффектам. Его поведение и стиль были далеки от аристократической утонченности и немного вульгарны. Скрывая свою неотесанность, Муссолини демонстративно презирал светские манеры и даже на официальных церемониях и обедах не всегда скрупулезно соблюдал правила этикета, так как толком не знал и не хотел знать их. Зато он быстро усвоил привычку высокомерно разговаривать с подчиненными, не предлагая им даже сесть в своем кабинете. Он завел себе личную охрану, но небольшую, а на службу предпочитал ездить за рулем нового спортивного автомобиля ярко-красного цвета. Актер и демагог, дуче иногда внезапно останавливался, чтобы поговорить с горожанами и крестьянами, и как-то раз зашел в тратторию, владельцем которой был его давний знакомый по Швейцарии, некто Поджолини. Отказавшись от предложенного ему вина (после войны Муссолини бросил пить и курить), он осушил стакан воды и ушел, а сметливый владелец тут же выставил этот стакан на видном месте, повесив на него табличку: «Из этого бокала пил дуче Италии». Какой-то фанатик купил стекляшку за приличную сумму, а ловкач Поджолини поставил на ее место новую с той же надписью. Говорят, этот нехитрый бизнес процветал не один год.
Семья Муссолини оставалась в Милане. Каждый день он звонил Ракеле по телефону, что со временем вошло в привычку, а на праздники они обменивались поздравительными открытками. Вскоре дуче так отдалился от семьи, что, даже наезжая в Милан, нередко под предлогом обилия дел предпочитал останавливаться в гостиницах. Это создавало более благоприятные возможности для поддержания старых связей с Маргеритой Сарфатти и Анджелой Курти Кучатти, а также для установления новых. Ракеле огорчалась по этому поводу, но переезжать в Рим пока не собиралась. Она не любила этот город, его столичную суету и высшее общество, да и премьерство своего беспутного мужа воспринимала в 20-е годы как явление временное. Его политическая деятельность не вызывала у крестьянки из Романьи (а ею Ракеле в душе оставалась всегда) особого интереса, да и любое вмешательство было бы встречено в штыки. Супруги жили порознь, даже когда Муссолини останавливался дома, питались по отдельности. В семейном кругу Ракеле называла мужа «дуче», слегка побаивалась его, нередко бывала мрачной и суховатой. Но в целом она считала свой брак счастливым, была уверена в неколебимости своих позиций и прав на любимого. «Он всегда был лучшим из отцов и хорошим мужем, — скажет она после его гибели. — Наши дети казались мне более глубокой связью, чем любые условности».
К детям Муссолини относился с любовью на расстоянии. Он сам не раз признавал, что был не очень внимательным отцом. Да и как можно требовать большего от человека, чья жизнь была отдана политическим и любовным страстям, чей темперамент не позволял пребывать в состоянии покоя, пусть даже в теплом семейном кругу. Тем не менее Муссолини любил своих детей, особенно старшую дочь Эдду, которую многие считали самым близким ему человеком. У девочки была гувернантка из Великобритании, обучавшая ее английскому языку и хорошим манерам. Но она не особенно преуспела в этом деле, поскольку Эдда унаследовала от отца буйный нрав и упрямство. Она любила командовать сверстниками, в том числе мальчиками, дерзила взрослым, постоянно капризничала и почти всегда добивалась своего. Эдда была очень подвижна, беспокойна, вступала в драку при каждом удобном случае и презирала девчонок, озабоченных лишь нарядами и прическами. К 15 годам она превратилась в стройную шаловливую девушку и умудрилась увлечься одним молодым человеком, служившим на железной дороге в Римини. Реакция Муссолини последовала мгновенно: несостоявшийся ухажер был переведен на Сицилию, а Эдда отдана в аристократическую школу Поджо Империале во Флоренции, откуда, не выдержав строгости дисциплины, она решила бежать. Попытка бегства не удалась, но юная бунтарка не смирилась: она по-прежнему бузила и обзывала директрису «старой каргой в парике». Помня о своем собственном «хулиганском детстве», отец смотрел на шалости дочери сквозь пальцы и все прощал. «Я вынудил к смирению Италию, — как-то раз заявил он жене, — но мне никогда не заставить покориться Эдцу».