Любовь анфас

Америка не посрамилась. Скучно там не было. И одиноко тоже. Америка жужжала, как огромный улей. Вика не понимала только одного: как может процветать страна при таком количестве трутней? Казалось, что половина улья делает мед, а другая половина его съедает. При этом рабочие пчелы не в обиде, они даже как будто радуются, что соты постоянно опорожняются и им снова есть куда вливать свой труд. Получается, что безостановочным процессом улей обязан трутням. И они несут себя гордо, великодушно уступая право работать тем, кто без этого не может жить.

Вике было здесь хорошо, она легко заводила знакомых и так же легко теряла их из вида. Не дружила, а приятельствовала, чем идеально вписывалась в стиль общения американцев. О работе в обычном смысле этого слова не было и речи – виза у нее была туристическая, без права на трудоустройство. Туристическим был и английский язык. Помесь исковерканных слов и отчаянных жестов могла до Киева довести, но вот собеседование с работодателем было исключено. В лучшем случае можно было устроиться нелегально, например, посудомойкой или поломойкой в придорожном кафе в самом захудалом штате. Но Вика помнила, что своими руками сотворила сибирского мэра. На понижение она пойти не могла. Это было бы оскорбительно для Сибири. А любовь к родине была тем сильнее, чем большее расстояние их разделяло.

Удача не оставляла Вику. У нее всегда был кусок хлеба, щедро намазанный арахисовой пастой. Она сама плохо понимала, как это происходит. Бывало, что в обед она не знала, будет ли у нее ужин и где удастся переночевать. Но как только голод выгонял ее на улицу, судьба протягивала ей гамбургер в виде случайного приключения.

В очередной такой вечер она проходила мимо уличных музыкантов как раз в тот момент, когда они изгоняли из своих рядов нетрезвую танцовщицу. Вика была трезвая, у нее были длинные ноги, и вообще все ее тело излучало радость. Это решило дело. Она была принята в группу на подтанцовку. Проблема с ночевкой и ужином была решена. Вике был выделен матрас в грязной квартире, которую гордо именовали творческой студией.

За одним кирпичом судьба кладет другой.

Однажды Вика танцевала, закрыв глаза, чтобы побыть наедине с музыкой, и вдруг услышала:

– Русская, эй. Ты русская?

– Я-то русская. А ты?

Это был самый глупый вопрос в ее жизни, потому что перед Викой стоял негр с баклажановым отливом.

– А я нет, – доверительно и на полном серьезе сказал он.

– Неужели? Ну и зря.

– Тебе не нравится Америка? – подозрительно спросил негр.

– А тебе?

– Это моя страна, я не могу говорить о ней плохо, – старательно выговорил негр.

– А я могу. Но мне лень, – и Вика снова закрыла глаза, обозначая конец диалога.

Но негр не унимался:

– О-о, я очень люблю Россию! Я там учился. У меня там много друзей. У русских широкое сердце.

Он выдавал фразы, как из разговорника. Вике стало скучно, и это был приговор.

– И чего ты от меня хочешь?

– Я хочу пригласить тебя в гости.

– Зачем?

– Чтобы отдать долг своим друзьям в России.

Вика поняла: он ненормальный. А это в ее глазах было достоинством.

Через неделю она жила в его доме, ходила в его халате и спала в его постели. На второй день совместного проживания она поинтересовалась, как его зовут. Оказалось, Майклом. Мишей, если по-нашему.

Сожительство было обоюдно выгодным. Он говорил с ней по-русски, ему было полезно практиковаться. Репетитор русского языка обходился бы ему дороже. А Вике относительно дешево достались огромный холодильник, многоканальный телевизор и широкая кровать. Правда, к кровати прилагался Майкл. Секс с ним напомнил ей о страусах: такое же разочарование и несоответствие ожиданиям. Африканская страсть оказалась мифом, как и то, что страусы прячут голову в песок.

Майкл был обыкновенным. Утром он уходил на работу, вечером смотрел бейсбол, в выходные вывозил Вику на пикники. Они жарили сосиски, запивали их колой и возвращались домой, чтобы успеть посмотреть кино. Вика чувствовала, что зарастает мхом, как старый пень, что скоро на ней вырастут грибы. Но крепилась. Все-таки крыша над головой – великое благо. Да и сосиски на дороге не валяются. Она твердо решила стать нормальной средней американкой, научиться жарить индейку, начать бегать по утрам трусцой и переживать за судьбы демократии во всем мире. И чем дальше от Америки, тем тревожнее за демократию.

Для начала она купила кроссовки. Поставила индейку в духовку и побежала. Пробегая мимо парка, увидела на газонах разноцветную толпу. В Америке принято сидеть на газонах, этим никого не удивишь. Но тут было ясно, что это единая компания, какое-то сообщество, а не просто множество отдельных людей. От яркой мешанины цветов исходил дух естественной радости. Это выглядело как табор цыган, только вместо цветастых юбок – драные джинсы, а вместо монист – плетеные фенечки. На траве радостно рассыпались обломки движения хиппи, отголоски былого величия ортодоксальных пофигистов и пацифистов. Вика не успела признать в них хиппи, но успела подумать: «Надо же, как будто одетые нудисты».